«Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд», - признавалась одна мечтательная девушка на выданье. У меня по части выданья все в прошлом, но и я неравнодушна к статным мужчинам и пирогам с яблоками. А вот имя Роланд не люблю. Как и имя Эдмон. С Эдмоном примиряет лишь то, что это имя человека, который убедил меня: большой нос – признак большого ума, большой отваги, большого сердца и большой сексуальности, а у тех, кто, считает большой нос не более чем уродством, могут быть большие, ну просто огромные неприятности.

«Не проживет на свете и минутку

Тот, кто заговорит про злополучный нос.

Да, многим он уж смерть во цвете лет принес.

Довольно слова, жеста, взгляда –

И тотчас ваша тень сойдет в пределы ада!..»

Ну, и так дальше по тексту героической комедии в пяти действиях «Сирано де Бержерак», вознесшей автора на вершину славы и предоставившей в его распоряжение такое количество звонкой монеты и шуршащих купюр, что он приобрел сразу два дома - особняк в центре Парижа и виллу в Пиренеях. И еще осталось. На устройство в домах этих великосветских приемов, покупку художественных ценностей и путешествия по миру.

«Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». «Сирано де Бержерак» продавался очень хорошо. «Шантеклер» - плохо. Хотя и тут у Эдмона Ростана о поэте, философе и дуэлянте. Ну, только что в петушином обличье. Шантеклер - это ж петух, если перевести на русский с французского. Но для француза петух - больше чем представитель отряда пернатых. Это символ. Галльский петух – ни что иное, как символ Франции, воплощение ее духа, лучших черт «титульных» обитателей.

А что до пьесы, то действие ее, в самом деле, разворачивается на птичьем дворе. Главный герой, тот самый Шантеклер (Марк Ларин) - любимец и любитель особ противоположного пола, наделенный неким вокальным даром, которым восхищаются и которому завидуют. При этом романтик. Романтик, и абсолютно уверен в том, что именно он обеспечивает миру день своим кукареканьем. Что предназначение у него такое - будить зарю.

Кукарекает вдохновенно и регулярно, но втюривается в Фазанью курочку (Ольга Гребенщикова); эмансипированную, экзальтированную и очень ревнивую дочь дикого леса. Преодолев низкие интриги высшего птичьего света, певец Зари удаляется с возлюбленной в родные ей чащи и обнаруживает три вещи:

- романтическая любовь - любовь «без конца и без краю», имеет свойство превращаться в свою противоположность;

- заря встает, даже если ее не будить;

- а кукареку, даже самое победное, не есть соловьиная трель. Обнаруживает, но не ломается, а делается напротив - сильней, обретя новые и не менее вдохновляющие смыслы жить и заниматься песенным творчеством…

Не пошла пьеса. В 1910-м году не пошла. В 1910-м году сценические площадки Европы завоевывал реализм, а тут романтизм, да еще с символизмом и аллегориями. Впрочем, и позже особого прокатного, как говорят в кино, успеха эта ростановская пьеса не имела. «Сирано», притом, что образец романтизма, ставили многажды. В том числе на российской сцене. Российскую постановку «Шантеклера», предшествующую самарской, я лично видала одну - сатириконовскую. В 2001-м случилась.

«Действие происходит где угодно, лишь бы костюмы были красивы, - читаем ремарку в «Романтиках» (еще одна ростановская пьеса счастливой сценической судьбы). В «Шантеклере» Ростан такой ремарки не делает, но костюмы у Константина Райкина, а именно он у себя в «Сатириконе» ставил «Шантеклера», роскошные. Золотая парча, шелка всех цветов радуги. И декорации тоже офигительные.

Критика, впрочем, и к этому постановочному опыту «Шантеклера» отнеслась неоднозначно, но у публики спектакль успех имел оглушительный. И шел лет, наверное, пять. И, думаю, окупился, хотя постановка стоила баснословных, невиданных просто для театральной России, как сплетничали медиа, рублей.

Студенты СГАКИ свой спектакль поставили вовсе без денег. Не из вредности, а просто - кто ж им даст на учебный, точней выпускной, спектакль, денег, тем более баснословных.

Отсутствие баснословных денег самым положительным образом сказалось на творческой фантазии авторов спектакля. Отсутствие денег фантазию возбудило до такой степени, что факты искусства тут возникают буквально из ничего. Возьмут тонкий стакан, наполнят до половины водой, проведут пальцем по ободку, и родится звук, лучше которого мало что передает щемящую прелесть ожидания. Ожидания театрального действа или любви…

А как показать смерть соловья при таком подходе? Точнее убийство свинцом, а не смерть. Точнее - не соловья, а души:

«Я соловей, я очень, очень мал,

Я прячусь здесь, в листве, но чувствую, что стал,

Затерянный во тьме, душою ночи темной.

Душою трепетной, тоскующей, огромной!»

Как? А очень просто: берутся газовая косынка и медная оркестровая тарелка и роняются. Первая с двух, а вторая – с метровой высоты. Конвульсии медного звука недолги, а газовый лоскут опадает вечность. Он падает, падает, а ты следишь за падением неотрывно, и когда газ касается, наконец, подмостков, вполне уже готова оплакивать прозрачную тряпицу так, как если бы она, на самом деле, была соловьем, сделавшимся одной сплошною душою.

Всего-то – пара предметов, один из которых умеет не падать, а опадать, а другой издавать убийственный звук, но каков эффект!

Кстати о звуках. Точнее о звуке. Еще точнее - о звуке голоса. Одно из самых сильных впечатлений «Шантеклера» СГАКИ – Вероника Гудзенко, исполнявшая роль Соловья до рокового выстрела.

"Высокий, скользящий, богатый тембрами, он был словно создан для радио», - говорили про голос Бабановой. Я, конечно же, вспомнила про Бабанову, едва Гудзенко открыла рот. Но голос Гудзенко - это все - таки не голос середины ХХ века. Это голос начала XXI-го. «Высокий, скользящий, богатый тембрами» и… абсолютно непредсказуемый. Куда повернет, когда взовьется, где оборвется…каким, говоря иначе, наполнит смыслом ростановский текст - не угадаешь ни за что.

Понимаю, звучит пафосно. Но это так.

Из Тольятти девушка, будто бы. Уж не знаю, чем она там занимается, только – артистка. Артистка, которая, не гримируясь, вне всяких декораций, безо всякого костюма и реквизита одним своим голосом какой угодно образ способна вылепить…

Кстати, о реквизите.

Те, кто делал спектакли, знают, что есть в репетиционном процессе момент, когда еще реквизит и костюмы готовы не вполне, но детали уже появляются на сцене. Студенты СГАКИ решили остановиться на этом моменте. Решили превратить его в жанр. Райкин ставил мюзикл. В «Шантеклере» СГАКИ тоже танцуют и поют, но если бы меня спросили о жанре этого театрального опыта, я бы сказала: спектакль – репетиция.

Авторские ремарки, режиссерские, даже актерские в спектакле этом беззастенчиво вплетаются в действие и очень, представьте себе, органично там существуют. Не рождая иллюзию импровизации, нет – делая импровизацию способом существования актера на сцене.

«Раздаются три удара», - говорит Аня Гудзенко, являясь помощником режиссера и работая в образе такового на сцене.

«Раздаются три удара», - говорит Аня Гудзенко в образе помощника режиссера, и они раздаются. И если вдруг по какой-то причине не раздаются, ну, замешкается кто - то там, за сценой, или вовсе взял бюллетень, то и не надо. Театр Ростана в интерпретации СГАКИ - это условность, возведенная в степень, но рождающая в зрителе абсолютно реальные и сильнейшие переживания. Зрителю сказали: «Три удара», и он уже их слышит. Марк Ларин перетянул несколькими нарядными ленточками свои треники и обратился в галльского петуха. Черный палантин на плечи, и нет студента-заочника Борисова Николая, а прыгает черный дрозд.

Да и что, собственно, нужно, чтобы сделать такой аскетичный по части антуража спектакль? Да сущие пустяки: немного музыки, немного света… Изобретательности вот при таком подходе нужно пропасть. Ну и конечно актерское естество с радостной готовностью жить в предлагаемых не только автором пьесы, но и жизнью обстоятельствах.

Кстати, об обстоятельствах жизни.

В труппе, в этой труппе у Золотухина восемь персон всего, а у Ростана в пьесе только поименованных персонажей 25, а есть еще «разные животные, и птицы, и голоса». Так что Вероника Гудзенко не только Соловей, но и Серая курочка, Кормилица, Пугач, Петух японский и даже – толпа.

И Аня Огаркова, сумевшая изобразить охотничью собаку Брифо одним только оскалом, увеличенным, правда, увеличительным стеклом до душераздирающих размеров, столь же экономна в средствах, изображая Белую курочку, Сыча, Дятла, Петуха Латино. И столь же, заметим, выразительна.

Максим Потапов входил по ходу пьесы и в обстоятельства очаровательного пса Пату; и Белой стрелы - самовлюбленного петуха, соперничающего с Шантеклером; и в обстоятельства бандюганки Совы.

А Лина Кочергаева оборачивалась то Черной курочкой, то держательницей богемного салона Цесаркой, то Жабой.

Даже Марк Ларин в двух лицах. Сначала лицо директора театра, а уж только потом лицо Шантеклера. И это абсолютно разные, поверьте мне, лица. Разные, но одинаково влюбленные в искусство. Первый - в драматическое, второй – в вокальное.

И вот теперь о главном, как мне кажется, в этом спектакле. О любви к искусству. О самоотверженности этой любви.

Ростановские пьесы они, надо еще сказать, не только до чрезвычайности населены – десятки персонажей, они еще и такие пьесы – романы. Пьесы, где обо всем, что волнует в данный момент автора, и сразу.

В «Шантеклере» все, что волновало «культурного человека» в конце XIX-го - начале XX-го века, и волнует по сию, как ни странно, пору. Вот эти вот «темки»: поэт и народ, поэт и элита, поэт и женщины, поэт и… поэт.

И это в определенном смысле неплохо: есть простор для маневра. Один режиссер одним путем пойдет, другой – другим. Представлены хотя бы пунктирно будут все затронутые автором проблемы, но какая-то обязательно станет доминирующей.

О чем у Золотухина, и почему, вообще говоря, сегодня - Ростан? Объясняю, как я поняла.

«Люди мельчают, а жулики крупнеют, - заметил один пролетарский писатель на исходе жизни - процесс оказался необратимым. Более того, тенденция все усиливается. Но где-то в глубине общественного сознания, или скорее – души осталось желание, чтобы не только жулики, но и люди хоть время от времени, изредка, демонстрировали бы силу характера и страстность. Чтобы и люди…

Я не знаю, как именно пятый курс взял «Шантеклера» в производство. Кто именно предложил Ростана, и что говорил в защиту данного проекта, но я знаю за Золотухиным особенность чувствовать… даже предчувствовать новые общественные устремления. Он в этом смысле напоминает мне мою, пусть простит за физиологичность сравнения, подагру. Еще и синоптики не ведают о непогоде, а подагра уже сигнализирует: идет непогодь. Или напротив: и буря скоро утихнет. Вот и Золотухин такой барометр. Думаю, что и Райкин. Думаю, это свойство всех серьезных художников. Ну а если вернуться из теоретических тропиков к конкретной постановке…

Действие в «Шантеклере» разворачивается на птичьем дворе, но жизнь кипит там вполне человеческая, и Шантеклер там, что, как мне кажется, для Золотухина важнее всего, Шантеклер там крупнее Цесарки. Крупнее Сов, Жаб и прочих «редисок». Даже Дрозда крупней. Дрозда, что делает гадости из большой любви делать гадости и делает их мастерски.

Шантеклер крупнее Дрозда, и очень напоминает мне одного моего приятеля. Такого, каким он был в пору его и моей юности. Человек – праздник, романтик и бретер, талантлив приятель мой широко, и за что не брался: делал ли снимки ФЭДом, писал ли тексты, любил ли женщин или пел под свой собственный аккомпанемент, делал он это упоительно. И, прежде всего потому, что сам упивался этим. Короче, будил зарю во все легкие, а когда встречал Соловья... Когда мой приятель встречал Соловья, то не исходил ревнивой злобой (« но если кто-нибудь поет при мне иной, то из меня тогда сочатся желчь и гной»), а плакал от счастья, что не перевелись еще Соловьи, с радостью протягивал Соловью руку и подставлял ему, если возникала нужда плечо…

И там ведь у Золотухина с Ростаном, знаете, чем все кончается? Там одного Соловья убивают («Да люди любят делать больно, платить свинцом за песню соловья»), но появляется другой - лесу без соловья ну никак. Юный, с еще не окрепшим голосом, но появляется, и Ларин с жаркими глазами, тот, который и Шантеклер, и директор театра, берет и с радостным самоотречением взваливает на крепкую спину свою высокую и широкую лестницу. Взваливает, и новенький Соловей, птица-душа, начинает по ней свое восхождение к звездам. Трудно идет, медленно, но Шантеклер Ларина держит, держит эту свою высокую и широкую лестницу… А Золотухин держит свою. И счастлив этим: соловьи не переводятся и лесу нужны. Даже самому глухому.