Второе действие спектакля – второй том гоголевских «Мертвых душ», с небольшими вкраплениями реприз из первого, пущей театральности ради. Первое действие – из «школьной программы»: Чичиков у Манилова (Виктор Запорожский), с Коробочкой (Светлана Немоляева), у Собакевича (Игорь Кашинцев), у Плюшкина (Игорь Костолевский), по пути встречает Ноздрева (Александр Лазарев)… Театральный эпиграф – философское завещание отца (Рамзес Джабраилов): точно бог Саваоф, из-под колосников он наущает сына беречь копейку и не доверяться друзьям-товарищам. Не слушает его сын.

Декорация, придуманная Александром Орловым, чрезвычайно затейлива: две полусферы образуют замкнутый цилиндр, который занимает всю сцену, снизу доверху. Когда на него падает свет, видно, что вся эта конструкция вышита, вернее, сплетена – так, как плетут корзины, причем снаружи она черная, а изнутри – белым-бела. Но главное, эта ткань невероятно эластична, и сквозь нее то и дело высовываются чьи-то услужливые руки, а то и головы и даже целые фигуры – с нужной бумагой, с важным советом. А исполнив дело, и руки, и головы вновь исчезают, а ткань «складывается» в первоначальном плетении, точно омут речной.

Этакое бы плетение – да в драматургическую ткань!

Но – нет.

Дело не в старомодности театрального хода и самой театральной игры, предлагающей традиционные вариации диалогов «Чичиков и…», механически соединенных между собой. Проблема спектакля – в некоторой актерской недостаточности: замечательные артисты строят роли на нескольких хорошо знакомых штампах, которых недостает, чтобы в их хрестоматийных героях открылось вдруг нечто увлекательно новое. На этом фоне, конечно, интереснее остальных оказывается Игорь Костолевский в роли Плюшкина: его, красавца героя, меньше всего ожидалось увидеть в роли страшилища-скопидома. Впрочем, этот актерский героизм первого акта компенсируется во втором традиционным Костолевским в роли резонерствующего генерал-губернатора. Слова его, обращенные к публике, впрочем, следовало бы выслушать всерьез (с учетом обращения их к тем, кто сегодня кое-какое влияние в стране имеет). Он говорит, что в России все продано, все цены объявлены, что надо срочно спасать отечество и что он едет к государю просить его – ради спасения отечества – позволить ему судить по законам военного времени (следует ли пояснять, о чем речь?).

Самого Чичикова ни минуты не жалко, он не вызывает сочувствия ни как успешный аферист (все-таки для успеха его затеи нужны были и талант обольщения, и порода), ни как мятущийся интеллигент, подумывающий о живой своей душе. А не жалко его, быть может, потому, что на возрождение отведены лишь несколько последних минут из большого трехчасового спектакля.

А вот господа Зурабов и Фурсенко получили удовольствие. Это понятно: история с наследством и отказом от него напомнила им сегодняшнюю монетизацию и вчерашние залоговые аукционы. Размеры же прежних откатов – всего 20%, которые просит у Чичикова демонический юрисконсульт, – должны были их насмешить. Действительно жалко, что Греф не пришел. Не услышал бессмертного текста.

Труд, 15 ноября 2005 года

Любовь Лебедина

Чичиков обрел душу

Второй том "Мертвых душ" возродился из пепла в одноименном спектакле Сергея Арцибашева

Художественный руководитель Театра имени Маяковского собрал настоящий звездный ансамбль, чтобы поставить две части бессмертного произведения: одну - всем известную и вторую - по уцелевшим отрывкам сожженной автором рукописи. В создании музыкально-поэтической притчи режиссеру помогали композитор Владимир Дашкевич и поэт Юлий Ким.

К этому театральному сочинению можно относиться по-разному. Я не сомневаюсь, что у него будут как сторонники, так и противники, потому что Арцибашев и инсценировщик Владимир Малягин попытались реанимировать то, что Гоголь хотел скрыть, уничтожив свой второй том. Следовательно, они пошли против его воли. С другой стороны, при наличии уцелевших черновиков им никто не запрещал пофантазировать на тему дальнейшей судьбы Чичикова, так неожиданно оборвавшейся в первой части поэмы. В общем, спорить тут можно бесконечно, но если спектакль получился интересным и современным (а это так), то, значит, его авторам удалось показать биографию Чичикова в полном объеме, не погрешив против Гоголя.

В первом акте спектакля разворачивается известная всем история с покупкой мертвых душ, во втором - разыгрывается новый сюжет. Верный себе Чичиков вновь идет на аферу, терпит фиаско и попадает в тюрьму. После чего раскаивается и обретает живую душу. Арцибашев понимал, что такой поворот в мировоззрении обаятельного мошенника может показаться притянутым за уши, поэтому он изначально представляет Чичикова как одного из тех маленьких людей, которые, поступившись совестью, пытаются выжить в условиях безумного рынка, где нравственные ценности утрачены и обманщик погоняет обманщика.

Сергей Арцибашев решил сам сыграть Чичикова. Не потому, что в труппе нет достойных актеров на эту роль - просто Чичиков в его трактовке “режиссирует” свою жизнь, готовится к встречам со своими клиентами-помещиками заранее и в зависимости от обстоятельств надевает то одну “маску”, то другую. Конечно, с такой задачей лучше всех мог справиться играющий режиссер, каковым является Арцибашев, неоднократно выступавший на сцене Театра на Покровке и снимавшийся в кино. В этом спектакле он объединил вокруг себя исполнителей, спровоцировал их на творческое соревнование с собой. И артисты выкладываются по полной программе. К тому же многие из них играют две роли: одну в первой части и совершенно противоположную - во второй.

Красавец Игорь Костолевский вначале появляется в образе этакого “бомжа”, всеми забытого Плюшкина, который буквально выползает из собачьей конуры, обросший, с беззубым ртом, так что зрители долго гадают: а Костолевский ли это? Зато во втором акте артист преображается в статного генерал-губернатора, идеального слугу народа и верного сподвижника царя-батюшки, каленым железом выжигающего коррупцию и отправляющего Чичикова в тюрьму. Или, к примеру, Александр Лазарев. В первой части спектакля он изображает Ноздрева с повадками “соловья-разбойника”, готового всех предать и продать. Такова уж его подленькая суть. Ну а во втором акте Лазарев играет сладенького ябеду Хлобуева, просвистевшего свое имение и нацелившегося прибрать к рукам наследство умирающей тетушки. Между этими персонажами нет ничего общего, но именно они становятся главными виновниками банкротства Чичикова. Вначале Ноздрев перекрывает ему кислород, разоблачая скупщика мертвых душ перед общественностью, потом Хлобуев, узнав, что долгожданное наследство уплывает к Чичикову, пишет донос губернатору, после чего его друг оказывается за решеткой.

Павла Ивановича Чичикова подвела излишняя сентиментальность. Все его мечты крутятся вокруг желанного семейства с красавицей женой и кучей ребятишек. Стоит ему только закрыть глаза, как эта пасторальная картинка встает перед ним, и тогда он с удвоенной энергией начинает проворачивать свои дела.

Чичикову ассистируют в его “бизнесе” чиновники. Они кружат вокруг него, их отвратительные ухмыляющиеся рожи просовываются в дыры стенок двухметрового цилиндра, стоящего в центре сцены и напоминающего устройство для фокусов. Стоит только Чичикову вручить этим “говорящим головам” деньги, как они моментально исчезают, но тут же из черной пасти резервуара вытягиваются новые жадные руки и опять им надо давать. Это напоминает сеанс черной магии, от которой становится страшно и муторно на душе.

“Куда же ты несешься, Русь?” - спрашивает режиссер вслед за Гоголем. Где в этом безумном мире, наполненном фантомами, можно найти спасение? Ответ дается в финале спектакля, когда полностью раздавленный Чичиков, не помышляющий уже ни о семейном счастье, ни о богатстве, спрашивает у своего кучера: “Как ты думаешь, Селифан, у меня есть живая душа?” И плачет. Чичиков вспомнил о душе, когда он остался гол как сокол. Вернее, это душа напомнила ему о себе, указывая Чичикову путь к спасению.

Время новостей, 16 ноября 2005 года

Александр Соколянский

Изложение на четверку с плюсом

«Мертвые души» в Театре имени Маяковского

Учительница по русскому и литературе будет расстроена: мальчики ведь старались. Они все отвечали правильно, они даже второй том прочли, и вообще они хорошие, патриотичные мальчики. Очень хочется сказать им «молодцы, пять», но школьная программа строга. Есть обязательный вопрос: образ автора. Или еще: роль лирических отступлений. Ну, вспоминайте же: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа» - кто это говорит? Пауза. Неуверенно: «Ноздрев?» Увы, нет. Все-таки четыре. Во всем остальном премьера Театра им. Маяковского (режиссер Сергей Арцибашев, автор пьесы – «поэмы о Чичикове в двух актах и двух томах» - Владимир Малягин, художник Александр Орлов) идеально отвечает школьным требованиям, равно как и веяниям времени – во всяком случае, их казенной части. Кульминацией спектакля стал финальный монолог Князя, идеального государственника. Игорь Костолевский, скинув белый вицмундир (рубашка под ним – еще белее: наш Князь не просто чист, а безупречно чист) выходит на середину авансцены, обращается к залу – «к тем, у которых есть еще в груди русское сердце». Он говорит, что пора спасать нашу землю, что она гибнет не от нашествия иноземцев, а от нас самих; что «мимо законного управленья образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного», что «все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность» – как все верно, как своевременно! Нас призывают вспомнить, «как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов» и восстать против неправды, а в качестве альтернативы предлагается нам – что? Правильно, военный трибунал. Давно пора, подтверждают аплодисменты.

Странно, но выспренний монолог, написанный Гоголем в дурную и бездарную годину, со сцены звучит весьма естественно. В пользу Костолевского работает эффектная смена сценических задач: ему удобно и интересно играть блистательного Князя уже потому, что в 1 акте он играл несчастного Плюшкина. Скажу сразу, что во всех прочих случаях (Александр Лазарев – Ноздрев/Хлобуев; Игорь Кашинцев – Собакевич/Бетрищев; Виктор Запорожский – Манилов/Костанжогло; Игорь Охлупин – Прокурор/Муразов) прием «два в одном» отыгрывается менее выразительно, но вернемся к Князю. Десять, даже пять лет назад умному актеру было бы невозможно произнести подобный текст, не фальшивя. Теперь это снова стало возможно: Костолевский озвучивает мысли и чувства, носящиеся в воздухе. Он нравится залу и чувствует это.

Тем же стремлением нравиться большинству, тою же отзывчивостью на сигналы «из воздуха» - темпераментной, хваткой, неразборчивой – наделен от природы Сергей Арцибашев, и все же я затрудняюсь сказать, такого ли успеха хотелось режиссеру. Мне проще объяснить, чего ему категорически не хотелось: разбираться с авторским стилем и особым, «фасеточным» видением мира, одному только Гоголю и свойственным. Попытки передать глубинное, грозное очарование «Мертвых душ» изнурительны и дорого обходятся режиссерам.

Совладать с «Мертвыми душами» не удалось ни Марку Захарову («Мистификация», 1999), ни Петру Фоменко («Чичиков», 1998), ни Юрию Любимову («Ревизская сказка», 1978). Анатолию Эфросу («Дорога», 1979) они, говоря всерьез, попросту сломали театр, окончательно разбив некогда удивительный, но уже начавший исподволь трескаться актерский ансамбль («Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, нет, мудрено», сказал бы Хлестаков). Можно сказать: «мистика»; можно сказать: «стилистика» - в случае Гоголя это почти одно и то же. Свой ключ к ней сумел подобрать Валерий Фокин, с предельной, т.е. единственно возможной пристальностью вглядевшийся в две внешне бессобытийные главы 1-го тома, 7-ю и 8-ю («Нумер в гостинице города NN», 1994).

Арцибашеву, который делал спектакль большого формата, такая пристальность была бы не с руки. Вместо того, чтобы мучаться с гоголевской поэмой – четырехмерной, по выражению Набокова, прозой – он поставил грамотный, быстро движущийся и легко усваиваемый спектакль-дайджест, спектакль – ознакомительную экскурсию. «Похождения Чичикова», название, придуманное благожелательным цензором Никитенко, на афише театра им Маяковского выглядело бы уместней, чем авторское.

Персонажи узнаваемы с первого взгляда; экскурсовод поторапливает тех, кто желал бы задержаться и присмотреться: быстрее, быстрее, мы ведь еще собираемся пробежаться и по 2-му, вами нечитанному тому. В антракте персонажи переодеваются (художник по костюмам – Ирина Чередникова), цветные платья сменяются черно-белыми. Идея понятна: показать, что 2-й том качественно отличается от 1-го. Он и впрямь сильно отличается. Гоголю, который задумал привести Чичикова к нравственному перерождению, необходимо придумать хотя бы схему: какие встречи, какие люди пробудили в покупателе мертвых душ тоску по живой, возможно, что и бессмертной душе? Придуманную схему он оживить не сумел, персонажи остались картонными, но спектаклю-дайджесту нет дела до того, что Ноздрев написан гениально, а Хлобуев скверно, до проблем литературного качества вообще.

Можно думать, что «черно-белое» в спектакле Арцибашева отнюдь не синонимично «бесцветному». Нам, скорее, пытаются указать на то, что от выбора между мраком и светом уже некуда спрятаться, что никаких «цветных», межеумочных пространств больше не существует. Это справедливо со всех внехудожественных точек зрения, и в спектакле действительно получается, что 2-й том «Мертвых душ» ничем не хуже 1-го. Точнее даже – поскольку все персонажи, за вычетом Чичикова, прописаны двумя-тремя размашистыми мазками – что 1-й том ничем не лучше 2-го.

Чичикова, своего героя, Сергей Арцибашев с самого начала нацеливает на «нравственное перерождение». Аферы затеваются лишь потому, что Чичиков не знает, как устроить жизнь по-другому. Свой дом, жена, много детей, покой и независимость – только этого ему и хочется, а чтобы добиться всего этого, приходится жульничать. «Как не ехать по грязи, / Когда едешь по Руси» - поется в одной из песен, сочиненных для спектакля Юлием Кимом. Вот в чем вопрос: как?

В лучшие, к сожалению, немногочисленные минуты Чичиков у Арцибашева напоминает чудесного евстигнеевского Дынина из к/ф «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Не только внешне, голосом и повадками, но, что важнее, самоощущением. Мучительным непониманием: что же во мне неисправимо плохого?

Ответ приходится искать за пределами спектакля. Арцибашев его не знает, автор «Мертвых душ» не хочет знать, ибо мышление Гоголя-моралиста устроено иначе, чем мышление Гоголя-художника. Думается, что верный ответ найден Набоковым (эссе «Николай Гоголь», глава «Наш господин Чичиков»), для которого герой 1-го тома – не только и не столько жулик, сколько конденсат человеческой пошлости, ее чудовищное олицетворение. Жулик может стать добродетельным, но добродетельный Чичиков обречен оставаться пошляком: эта страшная догадка и обрекла 2-й том на сожжение.

Чтобы понять всю ее верность и всю ее ужасность, нужно прочесть гоголевскую поэму пристально и вдохновенно, нужно уметь наслаждаться чтением. Этому, собственно, Набоков и пытался научить свою американскую аудиторию. Преуспел он мало, равно как и Ролан Барт, пытавшийся объяснить французам, что такое «плезир дю текст», и как его добиваться, равно как и все племя книгочеев, переживающее демографический кризис. Может быть – вымирающее.

Спектакль Сергея Арцибашева, как и любой дайджест, сделан для людей, не любящих читать. Поэтому в нем нет места ни гоголевской мистике, ни гоголевской лирике, ни самому Гоголю (когда я писал, что с вопросом «Куда ж несешься ты?» к Руси обращается Ноздрев – вы что думаете, я шутил?). Я ничего не имею против дайджестов, несущих эхо высокой книжной культуры в массы, но должен остеречь книгочеев, которым на этом спектакле, добротном и по-своему неглупом, делать нечего.

Любопытная подробность: сцена заселена очень густо – три десятка персонажей, не считая детей, чиновников и дам на балу. В спектакле Арцибашева не нашлось места только одному из сколько-нибудь значимых персонажей гоголевской поэмы, а именно – чичиковскому лакею Петрушке.

Единственному в мире мертвых душ существу, которое любило читать.