Премьера была обставлена как событие государственного масштаба. Поздравить Сергея Арцибашева приехали не только Михаил Швыдкой, театровед по образованию, но и чиновники, ранее в любви к сценическому искусству не замеченные. На поклонах к артистам выстроилась такая очередь, что зрители уже устали хлопать, а букеты все прибывали и прибывали. В общем, складывалось впечатление, что мы присутствуем чуть ли не на премьере века. И в самом деле "Мертвые души" – какой-то Колосс Родосский. В спектакле занято полсотни артистов, музыка и песни заказаны Владимиру Дашкевичу и Юлию Киму, над хореографией первого и второго актов работали два разных постановщика, и для каждого акта сшиты два отдельных комплекта костюмов.

Но главный козырь постановки – это, безусловно, декорации Александра Орлова. Художник придумал для спектакля огромный, во всю сцену, вращающийся барабан, начиненный всевозможными сюрпризами. Гоголевские персонажи как черти из табакерки выскакивают не только из его многочисленных дверей и окошек, но и прямо из стен. Барабан имеет такую хитрую плетеную поверхность, что сквозь нее свободно проникают руки, головы, появляются и исчезают предметы, а иногда и люди. Режиссер использует эту чудо-игрушку изобретательно и остроумно: вот, например, появляются растопыренные пятерни безликих чиновников, каждую из которых нужно умаслить, чтобы "пошла писать губерния", а торчащие из черного вращающегося круга подсвеченные фонариками лица артистов, поющих что-то про горькую судьбу, похожи на огоньки деревень, мимо которых проезжает в своей бричке Чичиков.

Все это наполняет спектакль атмосферой гоголевского фантастического морока, в которой шаржированные фигуры помещиков, выглядевшие бы фальшиво и карикатурно в реалистической постановке, смотрятся вполне естественно. Светлана Немоляева в роли Коробочки и Александр Лазарев в роли Ноздрева тут отрываются по полной, пуская в ход весь свой арсенал комических приемов и ужимок. Но наибольший восторг публики вызывает Игорь Костолевский в образе Плюшкина. Загримированный до неузнаваемости, обвешанный каким-то тряпьем, сгорбленный и шамкающий беззубым ртом, он обращается к остолбеневшему Чичикову: "А вы что, гусара ожидали увидеть?" Не знаю, откуда автор инсценировки Владимир Малягин взял эту фразу (в книге ее нет), но в устах вечного героя-любовника, превращенного в эдакое страшилище, она звучит очень к месту.

Впрочем, Игорю Костолевскому еще придется надеть погоны – во втором акте, где он играет сиятельного князя из второго тома "Мертвых душ". Позабавив зрителей сценами-аттракционами в первом, комическом акте, в котором даже знаменитые слова о птице-тройке пародийно снижены и переданы фигляру Ноздреву, после антракта Сергей Арцибашев как обухом по голове огорошил зал почти трагическим пафосом. Второй, черно-белый акт решен в совсем ином, мистическом и меланхоличном ключе. Правда, здесь случаются переборы. Когда Чичиков соглашается на очередную аферу и пожимает руку мошеннику-юрисконсульту, раздается такой гром, будто он совершил сделку с дьяволом. А будучи разоблаченным, он оказывается в когтях гигантского позолоченного двуглавого орла – символа жестоко карающей государственной машины.

Не меняется от акта к акту только сам Чичиков. С самого начала герой Сергея Арцибашева выглядит не мошенником и проходимцем, а бедным и слабым несчастливым человеком, пускающимся во все свои авантюры исключительно ради светлого идеала – красавицы-жены и кучи ребятишек, которые то и дело проплывают перед ним прекрасным видением. Так что его финальное раскаяние вполне понятно и предсказуемо. И это не к нему обращает князь свою пламенную речь, в которой призывает всех вспомнить о долге и восстать против неправды. Игорь Костолевский, сбросив с плеч богатый мундир, в белой рубашке, словно оратор на митинге, бросает гоголевские слова о теневом правительстве и всеобщей коррупции прямо в зал, как это делали в былые времена на "Таганке". Неожиданный всплеск гражданского патриотизма никак не вяжется со всем тем, что происходило тут прежде. Эта сцена совсем из другого, публицистического, театра кажется вставным номером, своеобразным спектаклем в спектакле. Но именно ради нее, кажется, все и затевалось.

РГ, 14 ноября 2005 года

Алена Карась

Приятный во всех...

Сергей Арцибашев показал сразу два тома "Мертвых душ"

Сергей Арцибашев пытается превратить возглавляемый им театр в оплот классических русских текстов. После "Женитьбы", с которой он начал свое художественное присутствие в Театре им.Маяковского, он штурмовал роман Достоевского "Братья Карамазовы". Его последней работой стала поэма Гоголя "Мертвые души", причем сразу два тома. Драматург Владимир Малягин компактно и просто упаковал их в пьесу из двух действий. Вышел удивительный гибрид: монументальный, эпически-патетический комикс, энергичный пробег по сюжету, без лишних подробностей, но с простейшей моралью.

Брата Чичикова играет сам режиссер и художественный руководитель театра. Наследуя русской традиции быть адвокатом своего героя, он делает его умным, изворотливым, нервным и даже совестливым человеком с душой и фантазией, замученного подлой российской жизнью и воспитанного циничной чиновничьей средой.

Его Чичиков служил честно и ничего не заработал, потом воровал - и все равно ничего не заработал. И открылось ему, что для создания своего тихого, маленького рая нужно придумать нечто из ряда вон выходящее, аферу дьявольского остроумия. Мысль о скупке мертвых душ вовсе не кажется ему ужасной. И рождается она ради одной, умилительно-благостной, почтенной цели - создания собственной семьи с душенькой-женой и прелестными детишками. Через весь спектакль - как главное оправдание и упование Чичикова - проходит образ мадонны в белом платье в окружении ангелят.

Огромная круглая тумба в центре сцены, закрытая тканым полотном - черным снаружи, белым внутри - вот и все оформление. Да еще кибитка Чичикова, вылезающая прямо из-под земли на самом краю сцены (художник Александр Орлов).

Крутится тумба, катится колесо, едет кибитка под ядрено-веселые песенки Юлия Кима и Владимира Дашкевича, и вместе с ними плывут, просунувшись сквозь черное полотно тумбы, лица чиновников и помещиков, страшные маски русской жизни. Там и дикий, сладко-пьяный Ноздрев - Александр Лазарев, и Коробочка (Светлана Немоляева), и страшная косматая ведьма Плюшкин (Игорь Костолевский), и все пять чиновников, и чья-то рука, вечно дающая и просящая.

Только изредка чернота раскрывается, являя свое белое, нежное нутро со сладким Маниловым (Виктор Запорожский), белой мадонной с детками (Мария Костина) и двумя дамами, просто и во всех отношениях приятными (Светлана Немоляева и Галина Анисимова).

Арцибашев строит спектакль энергично, широкими мазками, без "лишних" подробностей. Сам играющий выразительно, но простовато, Арцибашев-режиссер и от других требует выразительных, но простых решений. Их работы запоминаются, но искушенного зрителя не радуют неожиданностью.

Когда дело доходит до второго акта и второго тома, подробности и вовсе не нужны. Плачущий Чичиков скрывается за решеткой, а генерал-губернатор в исполнении Игоря Костолевского выходит на авансцену, чтобы произнести свой обличительный монолог.

Здесь морализм Гоголя достигает своих вершин, а Сергею Арцибашеву только того и надо. Ведь нет ничего прекраснее, чем вывести на авансцену артиста и доверить ему злободневный, полный современных аллюзий монолог о нравах. Игорь Костолевский страстно, патетично и сладко читает его, пытаясь соединить две свои ипостаси: старую - героя-любовника и новую - резонера, всем существом ощущая, как откликаются на его слова зрители: "Пришло нам спасать нашу землю... гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже мимо законного управленья образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия, все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность...". Так говорит он и, сопровождаемый плачущим, невинным, мечтающим о земном рае Чичиковым, отступает назад, где ждут его для поклонов все актеры, занятые в спектакле.

В зрительном зале, к которому любит апеллировать режиссер, от него требуют простейшего, удобопонятного, с ясной моралью и несложной философией комикса.

Для тех, кто давно Гоголя не читал, повторение пройденного будет приятно во всех отношениях. Для тех, кто его вовсе не читал, - познавательно.

Единственными, кто чужд этому празднику примирения, оказываются те, кто помнит. В чьем сознании до сих пор живы два тома "Мертвых душ", великий мхатовский спектакль или - не дай Бог! - еще что-нибудь. Обремененные ненужными деталями и подробностями зануды, они чужды всем новым праздникам. В остальном новые "Мертвые души" - спектакль, прекрасный во всех отношениях.