Часть первая: беспомощная двадцать вторая
Обычно рецензии пишут на основе увиденного - ругают, хвалят, выявляют сильные стороны, указывают на недостатки… То, на что я пишу данную статью – не показ, не экзамен 2 режиссёрского курса (руководитель Золотухин А.Т.), а это максимум зачёт. Вернее, выражаясь языком современным, сленговым - «незачОт».
Слабость актёров, неумение режиссёров были показаны (и слава богу) всего на трёх работах. Остальные, как оказалось, будут «доделаны» и «допоказаны» позже, в январе. Это сомнительное удовольствие будет растянуто аж на два дня, по три работы. Это наверно правильное решение руководителя. Яд должен поступать в организм медленно, в малых дозах. Чтобы не отравить нормальную человеческую душу. Но вот на долго ли хватит таких экспериментов? Не только над преподавателем, но и над зрителем. Ведь ЭТО пришли смотреть! Хотя горе тому человеческому нутру, которое примет это на себя чуть глубже.
Несмотря на то, что я шёл на это действо, ожидая увидеть что-то интересное (раньше, курсы Золотухина даже на первых порах удивляли, на вторых курсах уже ставили спектакли), но нынешнее поколение против работы, как физической, так и мозговой. Про эмоциональную загруженность говорить вообще не стоит – это полупустые бочки, от которых глухо отскакивает то, что им преподносят.
Шёл я не только смотреть, но и фотографировать, чем меня и попрекнули (читай далее).
Я опоздал. «Действо» уже шло. Благо, мест в зале было много, и для удобства фотографирования я занял позицию внизу на стуле рядом с проходом. Надо сказать о неблагодарности людей, об этой низшей прослойке, которая мнит себя великой, не делая ни-че-го, существующая совершенно без мотиваций к благородным поступкам.
Мальчики, отсиживают в ВУЗе, избегая военкомата, и девочки из школьного театра, которые не занимаются саморазвитием, а действуют на штампах, уловленных, возможно, от умных, даже гениальных преподавателях в школе. Но ЛЮБОЕ зерно должно прорости, пустить корни, дать сочный стебель и т.д. Но, думаю, и этого достаточно, что бы выразить хоть какую-нибудь эмоцию на сцене. Не просто ходить столбиками и вещать текст, а хотя бы осознавать, ЧТО делаешь и ЧТО говоришь.
Но вернемся к нашим баранам (как говорят французы). Данная поговорка очень точна и особенно применима к данному показу.
Первую работу ПЫТАЛАСЬ СДЕЛАТЬ Макарова М. Даже был приглашен мальчик с I курса (это еще раз доказывает несостоятельность парней II курса, а может, ей было удобно отдать текст тому, кто был ближе). Вторая «героиня», в исполнении Моисеевой М., с лицом пятилетней девочки, сжатыми кулаками и нелепыми движениями. Они оба зажаты, но это просто внутренняя зажатость актера, а не отражение роли. Словарный запас скуден. Слово – пауза – слово-ответ – пауза. Неестественно и сухо. Робот с роботом. Хотя робот – это бездушное, даже не существо, а эти-то, на первый взгляд, живые люди!!! Эмоции-то должны быть! Тем более сценка про любовь, про расставание… Но так как я опоздал на эту работу, то не могу в полной мере обсудить всё положение. Хотя, думаю, увиденного было более чем достаточно, что бы понять – скука из актеров переползла в зал. Кто-то смотрел на часы, кто-то зевал, возможно спал.
И еще… В то же день я выставил фотографии на сайте. Оповестил кого мог, чтобы смотрели (ну, во-первых, хоть бы кто сказал: «Спасибо! Молодец!» (эти слова вообще не в чести у молодежи), но и сразу на меня наехала Макарова М., а далее пошли дословные цитаты: «Ты совсем обнагел. Зачем ты снимал. Мне Машка (Моисеева) сказала, что ты в своей вспышкой попал прямо в глаз, и она (ВНИМАНИЕ ВСЕМ!!!) не смогла изначально настроиться». Я оказался виновен в том, что «актриса» не может отделить себя от зрителя и хотя бы минуту пожить на сцене. Но и факт того, что я пришел лишь к окончанию этой сценки, никого не волновал, ибо ОНИ признают лишь свою правоту. Имея малолетний опыт, и, даже не умея отличить Дом Курлиной, стоящий на углу рядом с ними, от Дома пионеров, находящегося ниже.
С первой сценкой покончено. Почему говорю «сценкой»? - да потому, что назвать ЭТО отрывком, частью спектакля, какой-то другой формой не поворачивается язык. Это ХУЖЕ, чем в ШКОЛЬНОМ театре. Там они хотя бы повторяют за педагогами, начиная от интонации, заканчивая жестом. А здесь, в этой самостоятельности они утонули и просто стыдно за 22-ую. За то, ЧЕМ они будут хотя бы на III курсе. Если будут.
Часть вторая: детство в … жопе.
Нет, оно там не играет. Оно там оказалось. Сами по себе дети и внешне и внутренне, они – стали другими детьми. Знаете, как бывает – хорошие дети, которые охотно идут на контакт, приятны в общении, играют, но не жестоки в играх. Эти же дети, еще не взрослые существа 18-ти – 19-ти лет, обиженные на мир. Они не капризные. Они жестокие. Они подходят сзади и толкают в спину. Они думают, что им обязаны. Повторюсь, они думают, что они всегда правы и не принимают нового, ссылаясь, что «да он уже старый! Что он может дать?». И это говорят про руководителя курса!!! Про главный стержень!!! Конечно, и он сам был несколько не прав, когда набрал бабий курс. Это одни склоки. Это дружба друг против друга. Хотя, им нравится такое положение вещей. Сейчас на курсе только три парня. Быть может и больше, но в перестановках, в этом перекладывание предметов на сцене, были задействованы именно они.
Здесь нет деспотов, стоящих над душой каждого студента, а то, что принимается за жёсткие указания – всего лишь поправки режиссёра (в данном случае Золотухина А.Т. или Михайлова В.Н.). Но опять же всё принимается в штыки и потому пустота на сцене, все эти зияющие дыры сразу видны.
Вторая сценка (разработка Моисеевой М.) начинается с крика из-за кулис. Неинтересный голос отчитывал девочку. В итоге в дверном проёме показывается мальчик (Секачев А.), о котором вообще неизвестно кто он и откуда взялся. Он тащит за собой девочку (Каррамова Т.).
Есть образ актёра, возможно штампованный эталон, но на мой взгляд, он должен быть, как минимум, высок, если не красив, то хотя бы с внутренним наполнением, притягательностью, с какой-то изюминкой, которая привлекает зрителя, заставляет наблюдать за тем, что делает актёр, следить за его игрой.
Но современный театр принимает, по всей видимости, всё. Полудетское существо, ни дать, ни взять медуза, выползает на сцену. Не будем критиковать и тем более переходить на личности, пусть этим занимаются девочки-сплетницы, пускающие каверзные смс от зависти и делающие анонимные звоночки. Или бабкам, скверным старушкам, сидящим у подъезда. Я буду говорить о сути происходящего на сцене.
Сценка называлась «Маленькая Баба яга». Отчасти это соответствовало действительности. Мальчик и девочка, без имён, без прошлого и уж точно без будущего, забрались на чердак. Так по всей видимости было обозначено старой висящей накидкой, корзинами, в общем хламом.
В общем это то место, где они бывают каждый день, ибо они уже знают что где лежит, обстановка известна. Они даже знают во что будут играть – это не приходит спонтанно, как у детей, это пришло по сценарию.
Они пытаются разыграть сценку волшебства. Смотрится нелепо. Слова снова появляются из ниоткуда, просто из сценария, а не из нутра.
Волшебства нет. Даже когда можно было сделать красиво, сочно момент полёта Бабы яги – это было упущено. Нет игры света, просто девочка взяла метлу и скачет с ней. Благо между ног не брала, для полного ощущения полёта для зрителя. Затем она садиться на кубик, крутит метлу как лопасти вертолёта, при этом дрыгая пухлыми ножками в такт музыке. И вот она сидя прилетает. Да…Маргариты из неё не получилось. Как ведьмой была, так ведьмой и осталась.
Далее экзамен ведьм. Попытались поискать формы представления нескольких персонажей одним актёром. Использовали подручные средства: то чайник, то корзинку, даже очень неплохо получилось с тазом вместо головы, в который говорил Секачев А., но всё это как-то... недоделано, как то быстро, непонятно.
Но здесь был прорыв – попытались нагрузить сценку смыслом. Но снова этого было мало, не запоминаемо. И если бы меня спросили, чем кончилась сценка - я бы ответил – перестановкой выгородки.
Что же, второй…номер тоже не прошёл. Хотя зритель хлопал. Может быть, чтобы хоть как-то взбодрить актёров, чьё положение просто безвыходное и не интересное. Кажется, им самими не нравится работать на сцене. Нет кайфа от выступления, ни пролита даже капля пота, но зато для смелости, за сценой, актёры не гнушаются тем, чтобы выпить(!) и выйти к зрителю играть эту, по их же словам, «ересь».
И опять задаюсь вопросом: к чему? К чему надевать маски детей и пытаться играть их, когда можно ими быть. Черпнуть ситуацию, принять правила, плюнуть на сценарий и по живому импровизировать. Но видно такое актёрское мастерство сегодня не популярно. А быть может, приходит с возрастом, с опытом. А сейчас проще постоять на сцене, поговорить ни о чём. Даже если это интересный текст. Потому что внутри (АУ!!!) пусто.
Часть третья: душевные старики.
Нет, это не те старики, которые относятся с душой к чему-либо. Это старая душа, подвяленная, полусухая. Я вспоминаю, когда учился наш курс, А.Т. (Золотухин) кричал на нас, что мол, мы уже старики, ничего не делаем, и нам пора на пенсию…
Сейчас нынешние студенты говорят о своём «учебном графике»: ой, мы такие загруженные с девяти до девяти… Да не верю я! Не спорю, можно сидеть в академии, просиживать жизнь в аудитории, но уж точно не репетировать. А зачем? Завтра ОН придёт и СДЕЛАЕТ всё по-новому. Да. Это так, потому что это внутреннее недовольство уже сделанным. А если тебе разжевали, положили в рот, да ещё и помогли проглотить, то зачем дальше что-то делать? Искать решения, подбирать слова и музыку, переписывать сценарий, репетировать. Они говорят, что не могут собраться: то одного нет, то другого и режиссёр не в состоянии собрать целую картинку. Но целое то делается из частей. А здесь каждый мнит себя целым, великим, большим, МЭТРОМ! А потом и выходит, что три работы, да ещё кое-как сделаны, скучно, не интересно. И боязно то, что это «лучшее», что можно показать с курса.
Но вновь вернёмся к сценкам. На мой взгляд, всё было построено по нарастающей: Совсем плохо – Очень плохо – Плохо. Думаю так и совершенно не боюсь этих слов. Это моё личное мнение, к сожалению подтверждённое не испорченными абитуриентами, студентами других курсов, да и САМИМИ второкурсниками. Они недовольны, но ничего не будут менять, не будут стремиться сделать лучше. Это же надо работать, репетировать, встречаться…но встречи за бутылочкой пива далеки от режиссуры. Вот и выходит недоделка: надругались над поленом, а Пиннокио так и не получился…
Что говорит кафедра – практически всё остаётся между руководителем курса и самой кафедрой. Он принимает удар на себя, лишь немногое говоря студентам. Конечно, были и хвалебные ноты – без них нельзя, это же студенты, да ещё второй курс. Что-то даже понравилось.
И вот мы дошли до третьей части «зачОта». Пыталась ставить рассказ Распутина Каррамова Т. Выгородка из двух скамеек, четырёх ситцевых занавесок, радио на табуретки и две старушки. На мой взгляд, это тоже часть интерьера.
Резвая старушка (Сидорова О.) забегает в поисках второй. Входит вторая. Что-то говорят. Вяжут. Встала одна, хотела сесть – ан нет, режиссёр не разрешил (лучше бы по внутренней воле садилась, когда хотела, это смотрелось бы естественней).
Здесь, конечно внимание зрителя направлено на текст, как говорят – другой вопрос, но вроде понятно про что. Звучит песня…про «житейское море». ДЕ-ВОЧ-КА!!! Какое море, какие слёзы по указке режиссёра, когда одной на лицо четырнадцать лет, другой чуть за двадцать, а на руках маникюр – длинные ногти (ладно хоть не красным накрашено или чёрным, для пущей радости). Это несоответствие заметили буквально все зрители. Смысл сценки терялся в ногтях. Они были здесь важней, они приковывали внимание, они играли. Хотя, не сморю, иногда у одной из старушек были проблески настоящего, живого, но этого было мало, чтобы вытянуть сценку.
Всё закончилось, свет погас…сказка не пришла. Внутри ничего не осталось. Более того, что-то стало уходить, исчезать… Быть может вера в двадцать вторую, в волшебство, которое стало выветриваться. Это явно не заслуга руководителя. Он молодец, он мыслит, он ищет, порой не всегда точно, часто возвращаясь к одному и тому же, но у него свежая голова, чистый ум. Без подхалимства я это говорю, просто от души.
Просто поколение сменилось. Оно другое. Плохое или хорошее – пусть каждый решит для себя сам. Но то, что из людей стала уходить духовность – это точно. И эта пустота наполняется гневом, озлобленностью, лёгкими деньгами, чужими навязанными мыслями, сухостью к этому миру, или попросту жестокостью. Обидно, что доброе начинает уходить и это не единичные случаи, я говорю сейчас о многих таких молодых людях. Порой они сами понимают это, но не хотят решать, делать иначе, потому что уже поздно менять мир, начиная с себя. Мы слишком ленивы, мы плывём по течению, потому что так удобней, так могут заметить. И мне жалко труда, который был вложен в детей двадцать второй, вернее того труда, который себя не оправдал.
Но я верю, что всё-таки в людях проснется чувство достоинства, чувство долга, он захочет сделать доброе дело, он захочет помочь человеку, а не побольше нахапать. Я верю, что дети двадцать второй будут лучше, будут чище, просто БУДУТ. Иначе нельзя.
А в остальном…показ прошёл…и все вздохнули с облегчением.
Арсений Романов.