- Очень хочется сказать, что моя актерская судьба все равно бы сложилась, но это было бы неправдой. У меня было то, что называется "нетипичная внешность", в стандарты героини я никак не укладывалась. После окончания Щукинского училища я работала в ТЮЗе, в массовках, как полагается молодой актрисе, прилежно бегала из одной кулисы в другую. Первая работа в театре - замена Бабы-яги. Откуда-то из оркестровой ямы высовывала костлявую, сшитую художником руку и кричала какие-то два-три слова. Да еще волновалась безумно. Свинью играла, массу всяких других зверей... Относилась к своим ролям абсолютно свято. Первого января в десять утра у меня была Лиса, поэтому в новогоднюю ночь я не позволяла себе даже шампанского выпить... Глеб - первый, кто поверил в меня.

- Смоктуновский говорил, что после князя Мышкина он стал другим человеком, сыгранная роль пересоздала его... Могли бы вы так сказать о Тане Теткиной из фильма "В огне брода нет"?

- Нет, это совсем другой случай. У меня, пожалуй, не было роли, о которой я могла бы сказать, как Смоктуновский о Мышкине. Вот был гениальный актер, Богом отмеченный! Я на его спектакли из Москвы специально приезжала. Это была самая большая мечта - с ним сыграть... У меня была пластинка "Идиота": он и Нина Ольхина. Карточку хранила, где он в каком-то красном свитере...

А Таня Теткина была для меня очень близкой. Замечательная девушка, которая любит каждый камень, каждую травинку, каждую собаку. Беззащитная, распахнутая душа...

- Актеру предлагается роль, он обязан ее полюбить, сделать своей. А как быть, если роль отталкивает, если полюбить ее не удается?

- Надо либо отказываться, либо искать свой путь. Прежде всего, надо понять свою героиню, другого человека, не рассудком, не логикой, а всем своим существом. Это и есть первый шаг к любви, по крайней мере к близости. Я долго не хотела играть Вассу Железнову, помнила великолепную Пашенную в этой роли, ее стальной голос в сцене отравления, когда она говорила мужу: "Прими по-ро-шок". Глеб настаивал, говорил о "мягкой" силе Вассы. Потом я как-то начала понимать ее характер, все мотивы ее иногда чудовищных поступков. А с пониманием пришло уважение к этой женщине. Хотя работа над ней была трудной. Я, играя Вассу, как-то постарела, что ли, за этот период; точно полученный душевный опыт что-то изменил и во мне.

- То есть сыгранные роли что-то оставляют в вашем человеческом составе?

- Конечно. Я учусь у своих героинь. Бывают в жизни минуты, когда ты как-то особенно откровенно общаешься с каким-то человеком, он вдруг распахивается перед тобой. В "Иванове" есть страшная сцена, когда муж кричит жене в остервенении: "Жидовка!" и "Ты скоро умрешь!" Это предел. И моя Сарра тут в неистовстве, она увидела в своем доме чужую женщину, которая отняла ее мужа... И в это самое страшное мгновение моя героиня понимает, что она сделала с этим человеком!

Мне рассказали, что однажды после спектакля закончилась одна любовная история, потому что мужчина решил вернуться в семью. Мне даже было как-то не по себе: вмешалась в чью-то жизнь.

- Можно сказать, что вновь сыгранная роль что-то меняет в подходе к ролям, ранее сыгранным?

- Именно так. Она меняет что-то в тебе и, как следствие, меняет что-то в том, как ты играешь другие роли. Появляются какие-то иные оттенки, нюансы. Сейчас моя последняя работа в театре - Филумена Мартурано, которая мне много нового открыла в женской природе. Это не очень яркая роль, даже не очень хорошо прописанная. Однако меня привлекли к этой женщине душевное здоровье, естественность, цельность характера. Там есть сцена, где ее супруг бросает моей героине: "Проститутка!" Я представила себе, как мне, Инне Чуриковой, говорят это слово... Наверное, просто умерла бы на месте. На репетиции Марк Анатольевич Захаров мне сказал: что ты пытаешься реагировать на эти слова? Филумена добилась своего: вышла замуж. Она победила, и теперь все, что говорит и делает ее муж, ее не волнует.

- Марк Захаров дает своим актерам жесткий рисунок ролей?

- Режиссер должен проложить взлетную полосу для актера, чтобы по ней можно было разбежаться и взлететь. Хотя полет бывает очень редко. Захаров помогает актеру строить роль. Когда я репетировала Бабушку в "Варваре и Еретике", он потребовал, чтобы все актеры на сцене передо мной трепетали, чтобы в их глазах, голосах был этот трепет. Потом он предложил сцену, где Бабушка встает со своей инвалидной коляски и непреклонно идет. Это дало решение образа...

- В своих многочисленных интервью вы часто подчеркиваете, что с партнерами вам везет:

- Со мной на сцене играли и играют удивительные люди. Татьяна Ивановна Пельтцер, неправдоподобный человек и актриса, Евгений Леонов, мой любимый актер и партнер, - светлая им память. Коля Караченцов, с которым мы сейчас играем "Сорри". Спектакль для двоих весь держится на актерской сцепке, на партнерстве, как в цирке между гимнастами: одно неловкое движение - и оба падают. Панфилов поставил спектакль очень свободный, мы абсолютно раскованы. Коля "ловит" все мои мячики легко, можно всегда быть уверенной, что он поддержит тебя в любом неожиданном повороте. Очень важно после десятка, сотни спектаклей сохранить желание удивлять друг друга.

Помню, как удивили и порадовали меня Олег Янковский и Саша Збруев, когда вводили дублеров на свои роли в "Гамлете", не щадя сил. В "Ленкоме" хорошие, высокие отношения.

- Вы больше любите репетиции или все-таки спектакли на публике?

- Пожалуй, репетиции. Здесь нет еще жесткой закрепленности рисунка, окончательности, а также той ответственности, которую невольно ощущаешь на спектакле: перед зрителем, перед режиссером. У меня почему-то никогда не бывает, чтобы роль сложилась сразу. Никогда. Я очень, как это называется, "долгодум" или "тугодум". Я очень медленно двигаюсь в роли, что-то нащупываю, от чего-то отказываюсь...

- Созданный актером образ может войти в противоречие, скажем, с замыслом автора... У вас такое было?

- Наше решение образов Мамаевой или Аркадиной кого-то шокировало, показалось слишком смелым, но, мне кажется, мы следовали за авторским текстом. А вот с Людмилой Петрушевской и ее "Тремя девушками в голубом" отношения складывались довольно сложно. Вначале мне не очень понравилась моя роль. Ира мне показалась не слишком интеллигентной, что ли. Постепенно, однако, отношение стало меняться. Я прибегала на спектакли, оставляя дома маленького сына. И все Ирины материнские страхи, проблемы были мне знакомы. Я понимала ее в бытовых сложностях (постирать, приготовить, постоять в очередях) - все было знакомо. Понимала постоянную нехватку времени. Ну и так далее. Я начала как-то горячо сочувствовать этой женщине. И была так счастлива в финале, что все как-то разрешается, что найден какой-то выход. Что эти люди повернулись друг к другу и стали относиться друг к другу по-человечески. А тут на спектакль пришла Людмила Петрушевская и потом мне сказала: "Ну что, ты думаешь, что все хорошо кончилось? Да завтра же у них все пойдет по новой. Так же будут скандалить сестры, так же взрослые мальчишки будут издеваться над ее Павликом..." У меня буквально потемнело в глазах.

"Три девушки:", появившись на нашей сцене, вызвали у публики шок непривычной правдой показанной жизни. Какая-то зрительница ушла из зала, потому что не могла смотреть на сцену от стыда. Для нее это было не произведение искусства, а зеркало, где она увидела себя, и она не выдержала. И только через год вернулась еще раз посмотреть этот спектакль. А потом шок прошел. Зрители стали смеяться...

- Когда вы ищете образ своей героини, вначале вы ее слышите или появляется какой-то внешний рисунок, облик целиком или какая-нибудь деталь: походка, манера сидеть, крутить что-то в руках?

- Это все очень по-разному. Но мне всегда важно время действия. Положим, Таня Теткина: юбка из мешковины ниже колен, грубо связанная кофта. Только один раз блузочку надела, когда шла к Леше на свидание. Как я любила этот костюм - больше ничего не надо! Надевала - и сразу "впрыгивала" в роль.

Когда готовили "Вассу", мы слушали пластинки с записями Вяльцевой, Дулькевич, певиц той эпохи... Еще всегда помогает полистать альбомы того времени. Допустим, в пьесе Э. де Филиппо - время 50-х годов, время Анны Маньяни, определенный стиль одежды. Все это очень волнует. И это важно. Точные костюмы, точная музыка, стиль. Мне иногда кажется, что актер приходит к роли "тактильным" путем, на ощупь.

Для Филумены мы с художником по костюмам долго колдовали: шляпки, пальто, костюмы. Долго искали юбку. Все было не то: все слишком респектабельно. И вот сделали короткую юбку, и костюмчик чуть слишком в обтяжку... Уже профессия: проститутка. Старый ее костюмчик. Она пришла в нем в этот дом, в нем и уходит. Люблю костюмы в "Чайке": броские, экстравагантные. Но это образ жизни Аркадиной: переодеваться сто раз, поражать, удивлять, обращать на себя внимание. Это ее характер. Например, сама в жизни я привыкаю к одежде - и хожу, хожу. Потом понимаю: надо что-то новенькое. А вообще привыкаю к вещам, как к друзьям, что ли...

- Вы требовательны к художникам, к костюмерам, к парикмахерам?

- Бывают мои люди и не мои люди. Бывают люди, которые обижаются, когда я говорю: "Мне кажется, что все-таки вот здесь что-то не то, вот надо бы..." Кто-то может и обидеться: "А зачем тут вытачка или складка? Тут не надо... Тут нельзя..." А есть люди, которые не обижаются. А начинают думать вместе со мной, искать, пробовать эту складку и эту складку... И вот таким образом что-то рождается... Это уже творчество. Для меня очень важный человек - художник по костюмам. И мне необходимо с ним совпасть.

- Как вы настраиваетесь на спектакль? Закрываетесь одна? Перечитываете текст? Вспоминаете мизансцены? Проигрываете какие-то не получившиеся на предыдущем спектакле сцены? Или, наоборот, успешные?

- По-хорошему, конечно, надо освободить день, чтобы не было ни встреч, ни интервью, ни репетиций. Чтоб ты могла спокойно "войти" в нужное состояние, настроиться, скажем, на Шекспира. Или на Чехова. Или на Достоевского. Но реальная жизнь часто ломает наши идеальные схемы. Например, последнюю премьеру "Город миллионеров" я играла с температурой - у меня был грипп. До этого Армен Джигарханян болел больше недели, и мне было неудобно сказать в театре: извините, теперь я должна полежать. Так что я играла в гриппу, с высокой температурой, еще мне объяснили про этот грипп, что он, как правило, с летальным исходом, - так я сыграла премьеру.

- И часто приходится проявлять героизм такого рода?

- Приходится. Я помню, на гастролях мы должны были играть "Чайку". Больны были все исполнители: все кашляли, гнусавили, были сопливые. И Нина Заречная, и Аркадина, и Тригорин, и Треплев. И все играли. А что делать? Хотя, надо сказать, кашляли и чихали мы за кулисами, на сцене насморк пропадал. Это давно замеченный эффект пространства сцены. Однажды в "Тиле" у меня был ушиблен крестец, так что ходить не могла. Но доиграла спектакль и боли не чувствовала. Спектакль закончился - и я слегла на месяц. И таких актерских историй много.

- У ваших коллег есть такая присказка о своей актерской судьбе: ну, мне не так повезло, как Инне Чуриковой: Вы сами считаете свою актерскую судьбу счастливой?

- Неужели вправду так говорят о "счастливой Чуриковой"? Но ведь у меня совсем немного ролей в театре. Их можно посчитать, они уместятся, мне кажется, на двух руках. Давайте сосчитаем. Значит, Неле в "Тиле Уленшпигеле", Сарра в "Иванове", Комиссар в "Оптимистической трагедии", Ира в "Трех девушках в голубом", Аркадина в "Чайке", Мамаева в "На всякого мудреца довольно простоты", Гертруда в "Гамлете", Инна в "Sorry", Филумена в "Городе миллионеров"... Вы посмотрите - даже десяти пальцев не загнула. Девять пальцев - а вся жизнь прошла. Не баловал меня Марк Захаров. Сейчас обижусь на него. В кино - тоже совсем немного. Могла бы больше. Но Панфилов не давал. Честно говорю: не давал. Я думаю, что, наверное, у Марины Нееловой гораздо больше ролей, да и у Лены Яковлевой. Я же и десятой части не сыграла того, что могла. Вот посчитала и расстроилась. Хоть Захарову звони: что ж вы, Марк Анатольевич, так мало меня занимаете?

- Последний вопрос провокационный: что самое трудное в актерской профессии?

- Самое трудное? Можно я расскажу два своих наблюдения, что ли? Как-то давно после спектакля "Спешите делать добро" в "Современнике", где замечательно играла Марина Неелова, после цветов, вызовов, аплодисментов, я спустилась в метро и увидела Марину Неелову - уже без грима, без цветов... Она вошла в вагон, повернулась лицом к стене. Одна.

И другой. На большом кинофестивале я увидела стоящую одиноко Джульетту Мазину. Вокруг кипела жизнь, журналисты толпились возле новых звезд, а моя самая любимая актриса, потрясшая меня когда-то в "Ночах Кабирии" и оставшаяся на всю жизнь кумиром, стояла одна. Я ответила на ваш вопрос?