Если Эймунтаса Някрошюса давно окрестили «хмурым» литовцем, то руководителя вильнюсского Малого театра и московского Театра им. Вахтангова Римаса Туминаса правильно было бы назвать литовцем «погожим». Он может быть задумчивым, расстроенным, даже рассеянным, но хмурым — никогда. В конце января на сцене Вахтанговского театра выйдет очередная премьера выдающегося режиссера — «Маскарад». Он уже ставил романтическую драму Лермонтова прежде и теперь вновь решил к ней обратиться. Накануне премьеры Римас Туминас встретился с обозревателем OPENSPACE.RU.
— Зачем режиссеры возвращаются к одной и той же пьесе по нескольку раз? Вы ведь и «Дядю Ваню» уже ставили прежде.
— Я многие свои спектакли ставил заново. А к Чехову вообще всегда хочется возвращаться. Я только-только выпустил нового «Дядю Ваню», но уверен, что уже через пару лет у меня опять возникнет желание где-нибудь с кем-нибудь как-нибудь его опять поставить. Я никогда не возвращаюсь к пьесе для того, чтобы переставить ее в той же редакции на другой сцене. Предпочитаю начинать с чистого листа. Вытираю с доски все, что было написано вчера, пишу другое и стараюсь свято верить в написанное утром.
— И получается у вас стирать все начисто? Ведь очень сложно не повторять самого себя…
— Чем дальше — наверное, это уже возраст и опыт сказываются, — тем больше прислушиваешься к автору. А если ты прислушиваешься к нему, то не повторишься. Повторяешься, когда не слышишь автора. Тогда начинаешь пользоваться тем, что уже умеешь. Следом возникает желание выразить себя, подчеркнуть свои режиссерские способности. Так незаметно и подкрадывается разрушение твое — самоповтор. Но если быть открытым к великому автору, к вкусу другой эпохи, к звуку ее — это бездна, это так интересно! Неисчерпаемое богатство жизни!
— Что вы думаете о своем пребывании в Вахтанговском театре?
— Как бы не упустить момент, когда нужно будет уйти.
— Погодите, вы только пришли…
— Время-то быстро летит. Нужно держать руку на пульсе, четко ориентироваться. Я помню, Эфрос любил говорить: «Надо уходить из театра. Каждый день надо уходить из театра». Правда, есть вопрос — куда? И он — немаловажный.
— Можете ли вы повторить вслед за Эфросом: «Репетиция — любовь моя»? Этот процесс много для вас значит?
— Репетиция постепенно стала в моей творческой жизни самым главным, самым существенным периодом. Пока ты репетируешь, ты с ними, актерами, живешь в одном создаваемом мире. А потом, ближе к премьере, немного отступаешь, идешь в зал, из зала еще дальше — в двери, и уходишь, оставляя их. Премьера… И они полетели. Но без тебя. Я такое горькое чувство испытываю, словно близкие люди уезжают куда-то, куда тебя взять с собой не могут. Они счастливы, а ты… Поэтому чем дальше, тем больше я начинаю дорожить этими моментами репетиций. Приходить — и заниматься изучением человека. Что может быть интереснее? Меня очень удивляет, когда я слышу, что актеры где-то не хотят репетировать…
— Иногда артистов можно понять. Далеко не со всяким режиссером интересно репетировать. Порой это мучительная потеря времени.
— Да. И любая неудача — это всегда вина режиссера. В любой труппе достаточно талантливых актеров, чтобы сделать спектакль.
— На сколько процентов вы доверяете артистам?
— Если в процентах, то… сейчас посчитаю… процентов на 30—35.
— Немного.
— Достаточно для того, чтобы они вложились в эти проценты. Я им много даю! И если актер оправдает мое доверие, в следующий раз сможет претендовать и на 40,и даже на 45 процентов. Но… все равно: у него 49 — у меня все-таки 51 процент. И никак иначе (смеется). Контроль должен оставаться за мной.
— Бывало, что пьеса не «шла» и вы останавливали репетиционный процесс?
— Бывало. Наверное, ошибка случалась в том, что, берясь за спектакль, я был уже «переподготовлен». В сознании своем спектакль я уже создал, придумал образы героев… Начал репетировать — а все происходящее не соответствует тому, что было в моей голове. Такое бывает. Поэтому режиссеру всегда надо оставлять возможность чего-то не знать, не до конца понимать, не разрешать себе завершать поиск, даже ошибаться…
— А потом, спустя какое-то время, вы возвращались к оставленным спектаклям?
— Не возвращался. (После долгой паузы.) И это не было болезненно. Более того, по прошествии времени приходило понимание, что тогда поступил очень правильно. Правильно отошел в сторону. Не стал дожимать. Это вопрос интуиции. Вот я до сих пор не могу себе ответить на вопрос: «Для чего пошел в Вахтанговский театр?» Пригласили первый раз — отказался. А потом, через полгода, все-таки дал согласие. Почему? Зачем? Не знаю, но интуиция подсказала, что надо было прийти.
— И как вы себя чувствуете теперь, между двух стран, двух городов, двух театральных коллективов — вильнюсским и московским?
— С родным театром я немного чувствую себя папой, бросившим своих детей (смеется). Я стараюсь изо всех сил окружать их вниманием, не забывать. В то же время считаю, что тоска друг по другу даже полезна.
— Что вам кажется самым страшным при постановке нового спектакля?
— Возврат к прошлому. К тому, что было и ушло. Оказывается, что ты имеешь дело с конкретными людьми, которые жили на земле. Они не фантазия, не выдумка. Тот же Чехов признавался, что у его героев были прототипы. И эти прототипы и любили, и страдали, и умерли. А ты, режиссер, возвращаешь их к жизни вновь. Это страшно. Представьте только, что они говорят вам: «Да я не так жила! Вы не правы, господин режиссер! Что вы делаете?»
— Получается, режиссер несет ответственность не только перед автором, но и перед персонажем?
— Именно. И меня очень огорчает порой небрежность моих студентов в этом вопросе. Я понимаю, что они молодые и для них не существует смерти. Нет ее, и всё тут! А я, как старый брюзга, все время возвращаю их к мысли о ней. Даже когда мы комедию ставим. Я убежден: не надо обманывать ни себя, ни зрителей — хеппи-энд, прекрасная жизнь впереди. Жизнь — не праздник и не карнавал. Она тяжелый труд, и она когда-то кончается. К этой мысли надо привыкать, и жить с нею надо учиться. Учиться не стать обозленным, грубым. Не мстить. Надо ходить в церковь, но не просить — мы же все просить идем. Надо идти благодарить. За то, что не всё отняли. Или даже за то, что все отняли. Может, в этом есть свой смысл. Надо найти в себе силы быть благодарным, даже когда тебе очень плохо. В этом я вижу главную человеческую, актерскую и художественную задачу.
|
