© Валентин Карасиков / Александринский театр 
Сцена из спектакля «Изотов» Человек для Могучего лишь статист в божественном театре, в котором ангелы показывают фокусы Третий спектакль Могучего, поставленный на александринской сцене, получился работой во всех отношениях этапной. Вышедший в год юбилея «Формального театра», он в каком-то смысле подводит итоги двадцатилетних исканий его основателя, попутно открывая в творчестве выдающегося петербургского режиссера новую страницу.
В «Изотове», поставленном по пьесе известного тольяттинского драматурга Михаила Дурненкова, Могучий говорит вроде бы о том же, о чем говорил в «ДК Ламанчском» (2005), в «Не Гамлете» (2006) и в «Иванах» (2007), — о мире, «вывихнувшем себе сустав». Только теперь в этом мире царит натуральная расчлененка. Головы существуют отдельно от тел, голоса — отдельно от людей… Тут глушат воображаемый коньяк, разыгрывают партии в несуществующие шахматы, под понурые фортепианные гаммы, принимаемые за кубинское Siboney, танцуют нечто зажигательно латиноамериканское.
Время от времени актеры обращаются друг к другу по своему реальному имени, а не по имени персонажа. И все они, как один, жаждут самоидентификации. Модный, переживающий кризис среднего возраста писатель Изотов (Виталий Коваленко) растащил свою жизнь на сюжеты для небольших рассказов. Его тонущая в пустоте подруга Лиза пытается уцепиться за обломки классических (чеховских и кэрролловских) текстов. В какой-то момент главный герой, оставив суетную Москву, едет в старый дом, на свою заброшенную где-то под Питером малую родину, там надеясь обрести себя. Но даже простодушного водителя Николая тут, «как любого нормального таксиста, интересуют исключительно вопросы бытия».
Режиссура Могучего и сценография Александра Шишкина, своей суровой аскетичностью напоминающая лучшие работы Давида Боровского, на разный лад расшатывают границы театральной реальности. По центру александринской сцены установлен гигантский гнутый картонный лист, кажущийся из зала трамплином, с которого герои «Изотова» пытаются совершить прыжок из прошлого в будущее. Покрытый несколькими слоями белой материи «склон» используется как экран для видеографики, намечающей места действия. Герои спектакля взбегают на этот «склон» в тщетной попытке зацепиться за рисуемую компьютерным пером реальность — реальность бесплотна, нематериальна.
© Валентин Карасиков / Александринский театр 
Сцена из спектакля «Изотов» Очевидна ассоциация с белым павильоном, в котором современные киношники снимают эпизоды для последующей компьютерной обработки — на съемочной площадке актеры играют в пустом пространстве, заполняемом впоследствии художниками-дизайнерами. Сцена, густо населенная ассистентами, суетящимися с микрофонами и снегодувной машиной; оснащенная батареей софитов и операторской тележкой с камерой, больше походит на съемочную площадку. Могучий с Шишкиным намекают, что неведомый «пост-эдит» обязательно преобразует реальность «Изотова» во что-то еще.
Вот один из героев спектакля пытается многословно и наукообразно объяснить другому ни много ни мало законы мироздания. К концу его речи девственно белый лист материи заштриховывается компьютерной графикой так, что разобрать, что именно на нем нарисовано, становится невозможно. Сидящий рядом дуэт ангелов (магриттовские фигуры в костюмах и с крыльями за спинами в исполнении двух корифеев александринской труппы Рудольфа Кульда и Николая Мартона) запивает бутерброды кефиром и по-доброму посмеивается: эх, дети, на что пытаются замахнуться!
Вот Изотов принимается срывать со «склона» слои белой и черной ткани — словно избавляясь от исписанных страниц своего прошлого. Он понял, что жить стоит только с чистого листа.
© Валентин Карасиков / Александринский театр 
Сцена из спектакля «Изотов» «Я не главный герой истории, а персонаж второго плана», — в какой-то момент говорит этот Изотов. Человек для Могучего лишь статист в божественном театре, в котором ангелы показывают фокусы (что и проделывает в самом начале спектакля дуэт ангелов). Он видит лишь ту часть картины мира, которую способен рассмотреть.
Ключевой мотив «Изотова» — ожидание дяди главного героя, явно списанного с композитора спектакля Олега Каравайчука. Дядя — гениальный пианист и затворник, который должен прервать многолетнее молчание и дать публичный концерт. О нем все только слышали, но мало кто видел: изящно завуалированная отсылка к беккетовскому «В ожидании Годо» вводит в «Изотова» тему богоставленности. Но достаточно лишь внимательно прислушаться — и поймешь: именно фортепианная музыка Каравайчука пронизывает, а заодно и структурирует весь мир спектакля. А когда в финале Изотов снимет со «склона»  все материальные покровы, окажется, что они скрывали под собой деку рояля.
© Олег Кутейников / Александринский театр
Сцена из спектакля «Изотов» Этот спектакль не только еще раз обнажает давнишние экзистенциальные сомнения Могучего — он еще и формулирует важнейший постулат его режиссерской поэтики. Лишь музыка (как и искусство вообще), не требующая комментариев и толкований основа основ, и способна спасти человека во вселенной с опустевшими небесами. «Искусство есть не надпись, а узор» — этот тезис Виктора Шкловского всегда казался манифестом театра Андрея Могучего, но никогда прежде он не был сформулирован режиссером столь убедительно и внятно.
|
