Варвара Бабицкая
Это сборник рассказанных от первого лица новелл, в которых автор описывает свои эмоции, направленные на один довольно ожидаемый предмет
Сборник рассказов Дмитрия Липскерова «Мясо снегиря» имеет подзаголовок «Гептамерон». Как сообщил автор на презентации книги, перед нами результат литературного эксперимента. Новеллы, вошедшие в сборник, действительно были написаны в течение семи дней: «Это не имеет ничего общего с мозговым штурмом: только в течение семи дней эмоция остается эмоцией». Забегая вперед, скажу: хотя первые страницы заставляют усомниться в том, что стоило до такой степени носиться со своими эмоциями, в дальнейшем акцент на чувство воспринимается читателем как наименьшее зло. Это происходит, когда автор дает волю рефлексии в программном тексте «Отвлечение от темы» («День четвертый»).
Рассуждая далее о преимуществах короткого жанра, писатель заключил: «Стоит ли писать романы, когда можно уложить их в две страницы?!»
Тут я с Липскеровым согласна. Если можно, то не стоит. Рассказ — мой любимый жанр, а краткость сестра таланта. В отличие от романа рассказ оставляет компактное и — как следствие — гораздо более определенное впечатление. Прибавьте сюда въевшееся в нас на клеточном уровне благоговение перед романной формой, и станет понятно, что бездарного романиста выявить куда сложнее, чем бездарного рассказчика. Ведь добросовестность требует по меньшей мере дочитать роман до конца. Драматургический и сценарный опыт опять же очень помогают автору навертеть в романе пяток сюжетов, а литературное направление под названием «магический реализм» — напустить многозначительного туману. И простодушный читатель другой раз поостережется вынести слишком резкое суждение — вдруг окажется, что он, читатель, глуп или не на своем месте сидит?
В данном случае я готова рискнуть: на двух страницах действительно все видно невооруженным глазом, прежде всего язык. Роман читаешь с другой скоростью — бывает, и пропустишь пару страниц. А в рассказе — или, как у Липскерова, в новелле — каждое слово под увеличительным стеклом. Дружеский совет: пожалуйста, избегайте уменьшительно-ласкательных наименований применительно к неодушевленным предметам и забудьте о них навсегда в том, что касается еды. Не то станете как Дмитрий Липскеров, чья проза по своим стилистическим достоинствам приближается к рекламным речовкам его же сети ресторанов «Дрова». Всё те же оскорбляющие слух на московских улицах «картошечка с солеными огурчиками, с маринованными грибочками» ложатся в белоснежную тетрадь: «Омлет, сделав кульбит, ложится бледной стороной на тефаль сковороды… Волшебница! Мой нос учуял запах поджаренной ветчины, а она еще шинкует зеленый лучок и укропчик, которыми посыплет в финале шедевр кулинарного искусства!» Тефаль сковороды. В финале. Шедевр кулинарного искусства. О господи.
Однако возвращение Липскерова к короткой форме, с которой писатель когда-то начинал, не попытка вновь обратиться к чистому листу, а закономерный шаг на пути, по которому движется русская литература. По словам писателя, она больше не занимается романом, потому что в ней нет больших тем, а больших тем в ней нет вот почему: «…начиная с пятидесятых годов Россия постоянно принимает участие в войнах, и, насколько мне известно, ни в одной не победила. Мы проиграли «холодную войну» и потеряли государство. В свое время Франции поражение дало новую философию, но мы не рефлексируем, мы как страна ни разу не сходили к психоаналитику».
Книга «Мясо снегиря» рефлексии вроде как не предусматривает. Это сборник рассказанных от первого лица новелл, в которых рассказчик описывает свои эмоции, направленные преимущественно на один довольно ожидаемый предмет: «Люблю ее с сахарными ногами и каравайными грудями, люблю ее — прозрачную, с мальчишескими бедрами <...> люблю и Кейт Мосс, и Крачковскую, Водянову и Мордюкову...». Тут бы им всем несдобровать, но, к счастью, у гедониста рассказчика имеются нравственные принципы. И там, где спасовал бы даже Прекрасный Иосиф, он отрежет с грубоватой, бесхитростной прямотой: «Я не сплю с женщинами моих друзей… Тем более слабыми на передок…». Да, высокие идеалы требуют жертв, зато добродетель вознаграждается: «Жизнь не обделила меня красивыми женщинами. Уж как они ценили свою красоту, обменивая ее на материальное, смешанное с любовью». Но и здесь, оказывается, не все ладно: «Я мало встречал красивых женщин, которые бы ценили в партнере дар творчества».
Как ни кинь, все клин, но пусть читатель не беспокоится: найдется ценительница и для дара творчества. В специально отведенном для рефлексии «Отвлечении от темы» Липскеров размышляет о том, что не в деньгах счастье и как сложно и нужно, тем не менее, «писать по ночам изысканные верлибры, от которых роняют слезы не очень красивые филологини, а днями жарить тысячами котлеты, крутить роллы и лепить суши, строить, конкурировать, выживать достойно, чтобы чувствовать себя мужчиной. <...> И чтобы не презирали художника за его желание создавать помимо духовного и материальное. Чтобы перестали, наконец, на Руси ненавидеть богатых, пестуя бедность. Бедность, конечно, не порок, бедность — выбор!..». Этот гимн свободному предпринимательству — ни с того ни с сего, где-то между пассажем о женщинах друзей и описанием своей собственной женщины, добивающей острым ногтем подстреленного снегиря, — вызывает чувство неловкости, как неожиданно прорвавшийся «крик души». Вот уж, казалось бы, котлеты. Дело хорошее, можно лепить и без рефлексии. Это вам не новеллы.
Дмитрий Липскеров. Мясо снегиря: гептамерон. М.: АСТ, Астрель, 2009
Кормилец тела и души
|
Дмитрий Липскеров начинал свой творческий путь как актер, а продолжил его как писатель. Он сочиняет романы, похожие на сны. Книги «Сорок лет Чанчжоэ», «Последний сон разума», «Демоны в раю», «Мясо снегиря» завораживают своей фантасмагоричностью, отрезвляют иронией и обволакивают греховной чувственностью. И абсолютно все они проникнуты любовью к человеку. А еще Липскеров – член Общественной палаты и совладелец сети ресторанов. Умело лавируя между Сциллой коммерции и Харибдой творческого поиска, он уверенно ведет свой корабль к новым экспериментам и идеям |
|
Главный мой враг – я сам
– Ваши романы своей мощной энергетикой захватывают читателя целиком с первой же страницы. Вы такой же властный, как и ваши книги?
– Говорят, что да. Но совсем близкие люди считают, что дорожка от меня к другому человеку очень коротка. У меня нет врагов. Главный мой враг – я сам. Меня раздражают в людях лишь тупость и запрограммированность. Когда один программирует свою жизнь, чтобы доказать кому-то, что он в чем-то состоятелен. А тому его подвиги вовсе не интересны. На этих играх многие мужчины и женщины строят отношения в наши дни.
– Да, женщина может быть опасной ловушкой. Хотя, наверное, алкоголь опаснее?
– Не могу сказать, что алкоголь и женщины для меня ловушки. В разные периоды все происходило по-разному. Алкоголь для меня 17-летнего не то же самое, что сейчас. Был период, когда я пять лет ни капли в рот не брал. В 20 лет из-за секса можно и жениться… Сегодня мне нужны гораздо более веские причины, чтобы сойтись с женщиной.
– «Мясо снегиря» вызывает ощущение книги, написанной одиноким человеком. Возможно, художник обречен быть один, ведь ничто не насытит его душу, кроме творчества?
– Безусловно, одиночество – составляющая жизни человека, занимающегося искусством. Когда есть семья, в которой все в порядке, то мозг и чувства начинают заплывать жирком. Сколько гениальных открытий, талантливых произведений погибли в постелях. Я мало знаю людей, удачных в любви. Что касается меня… то если человек не устает от общения с самим собой, можно ли считать его одиноким? А потом, когда есть дети, то человек уже не одинок.
– Какие вопросы сына и дочери ставят вас в тупик?
– Постоянно спрашивают, почему я не живу с их мамой, пытаются столкнуть нас грудь в грудь, когда мы пересекаемся. Я всегда отвечаю правду: «Иногда происходит так, что люди перестают любить и понимать друг друга, и этого достаточно, чтобы не жить вместе».
– Когда к вам пришла уверенность, что вы знаете, как говорить и вам есть что сказать?
– А я никогда не чувствовал писательского призвания. Призвание – это что-то большое. Я никому не собирался ничего говорить и уж тем более открывать великие истины. Я говорю только самому себе. Мои истории – это всего лишь часть самореализации. Не считаю себя вправе вещать кому-то что-то. Да, я не пишу в стол и отношу рукописи в издательства. (Улыбается.) Зачем же пропадать добру? Но я не рассчитываю на тираж, заказ издательства, признание. Мной никто не руководит: в какой срок и сколько я должен сдать книг. Я могу и вовсе больше не писать. У меня нет трясучки, патологической жажды сочинять.
– Не задевает, когда критики называют вас не писателем, а модным литератором?
– Мне это абсолютно безразлично. Меня даже не задевает, когда со мной на «ты» разговаривают люди, о которых я никогда не слышал. Критик по большей части – это жирный слепень на холке лошади, на которой пашут. Лошади, конечно, иногда неприятно, что слепень впился ей в шею, но она ведь всегда может хвостом взмахнуть и смести кровопийцу. У нас часто так бывает в нашем государстве, что мухи топчут слонов. Только от этого не рождаются ни слонята, ни мушата.
У каждого свой армагедончик
– В августе, когда правительство убаюкивало нас сказочкой про тихую гавань, вы напророчили кризис и коллапс с недвижимостью. Как сейчас обстоят дела с вашим бизнесом и каковы ваши прогнозы?
– Самые неблагоприятные. Думаю, к докризисному состоянию экономики мы вернемся не ранее чем через 10 лет. Кризис – это такой маленький армагедончик для каждого человека, в том числе и для меня. Но я не воспринимаю происходящее как катастрофу. Знаете, мое поколение уже ничто не пугает, мы столько раз начинали жизнь с нуля. По крайней мере мысль о том, что у меня с бизнесом стало хуже, ни разу не испортила мое настроение. Людям, родившимся в советской стране, где ничего не было, и надо мало.
– Вы как-то заявили, что «культура должна стать нацпроектом, и тогда все в стране очень быстро изменится к лучшему». Разве это не утопия?
– Культура – это духовность. Это то, что дается Господом и вытравляется дьяволом в лице больших чиновников или великих потрясений. Без нее нет ни морали, ни этики, ни экономики – ничего. Культура – это не только образованность, начитанность. Это некое внутреннее ощущение правильности этического выбора в данный момент. Она включает в себя культуру отношений мужчины и женщины, родителей и детей, учителя и ученика, отношение к телу, здоровью. Весь этот опыт накапливается поколениями. К сожалению, в нашей стране он прерван. И это плохо, потому что утеря традиции угрожает национальной безопасности.
– В Общественной палате вы – зампредседателя Комиссии по культуре. Многие из писательской тусовки не понимают вашего сотрудничества с властью, ведь творческий человек – всегда немного оппозиционер, а вы, наоборот, заявляете: «Быть в оппозиции, особенно в нашей стране, зачастую просто преступно».
Есть три формы общения с государством: оппозиционная, нейтральная, то есть никак не общаться, и активная. Допустим, тебе 80% в госполитике не нравится, а 20% вполне устраивают. И на эти 20% ты можешь оказать помощь собственному государству, а следовательно, своим детям и самому себе. Позиция всех оппозиционеров в нашей стране как минимум смешна и глупа. Она не имеет абсолютно никакого оправдания на сегодня. У нас в оппозиции была партия СПС, ну и где она сейчас, где ее руководители? Какого черта сотни тысяч людей верили им! А ведь все эти лидеры получили серьезнейшее образование, но так ничего и не сделали для нашей страны, хотя им предлагали. Чубайс прекрасно понимал, что можно быть в оппозиции к политической воле государства, к экономической составляющей и в то же время реально что-то делать, сотрудничая на каких-то участках с властью. Я не занимаюсь политикой. Общественная жизнь – совершенно отличная от политики сфера. Моя вотчина в Общественной палате – литература. Мне важно, чтобы связь литературных поколений не прервалась. Задача премий «Дебют» и «Неформат» – отыскать истинно талантливых писателей. Я не надеюсь, что это будут сплошные гении. Премии рассчитаны на молодых людей, и понятно, что им надо еще творчески расти. Меня больше волнует сам литературный процесс, а его финал должен интересовать издателей и читателей.
– Нужны ли писателям кормушки в виде СП?
– Нет. Человек кормится сам в любом отделе магазина. В СССР государство поддерживало писателей как носителей идеологии, а сейчас-то зачем власть должна давать кому-то дачи, земли? Есть уникальные таланты, которым государство обязано помогать грантами. Это, по-моему, честно и справедливо и главное – делает художника свободным от идеологии. |
|
