Писатель, в какое бы время он ни жил, является членом общества, гражданином своей эпохи. Каждый из великих классиков обладает своей неповторимостью, индивидуальностью, на протяжении всей жизни пытается понять, почувствовать, догадаться о будущем страны, о судьбе ее народа, его роли на земле. Русская литература, русская философская мысль в их преобладающих тенденциях, а также русское общественное сознание начиная с первой половины XIX века развивались под знаком подчинения человека некоему высшему началу, с которым он в конце концов обязан слиться.

Поиски высоко осмысленной жизни, ее совершенного идеала, раздумья о будущем нации и отечества не чужды были и Н.В. Гоголю - великому писателю, которого в двадцать шесть лет В.Г. Белинский назвал "главою литературы".

Русская литература, начиная с Гоголя, носит учительный характер. И его имя принадлежит не только истории литературы, но и истории религиозных и религиозно-социальных исканий.

Уже в самом начале творческого пути у Гоголя была твердая уверенность в своем призвании, в своем избранничестве и предназначении: чем-то означить свое существование, нечто великое или особенное совершить. Но пошлая реальность мало способствовала процессу "высветления человека". Лишь на миг с появлением книги "Вечера на хуторе близ Диканьки" проявилась та сказочная поэтическая мечта "о чудной, простой, нравственной и душевно красивой жизни человека, которой Гоголь мерит и будет далее мерить достоинства реальной общественной жизни человека". Но в отличие от этой романтической книги в последующих произведениях он неизменно будет горько осуждать современный ему уклад российской жизни.

Уже в начале творческого пути Н.В. Гоголь смотрел на труд писателя как на подвиг во имя общества, народа; поэтому-то Пушкин с его высоким поэтическим чувством и удивительной восприимчивостью ко всему на свете становится для него Рафаэлем, идеалом, которому он поклоняется всю свою сознательную жизнь. В своей статье "Несколько слов о Пушкине" Гоголь хорошо оттенил то, что было в Пушкине и чего не было в нем самом: "Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская душа, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла".

По мнению Гоголя, Пушкин первый обнаружил глубочайший и новый вид искусства. В его руках это искусство получило новое назначение: человека осмысливали и изображали в контексте данного общества, так сказать, объясняли обществом. Пафосом пушкинского творчества была вера в человека и его неисчерпаемые возможности, но дурная среда, по мнению поэта, искажала все ценное в нем. Пушкин предполагал, что только исторический прогресс может привести к обновлению отечества, а затем и души человека.

По отношению к историческому прогрессу Гоголь не был настроен так оптимистично. По его мнению, окружающая действительность давила все хорошее в человеке, однако, чтобы изменить человека, не обязательно менять существующий порядок вещей, лучше попытаться разбудить в каждом его активное, но пока еще спящее начало. Именно по этому вопросу у Гоголя и Пушкина были принципиальные расхождения.

Гоголь всю жизнь оставался романтиком, его представления идеала складывались в противовес современной действительности. Отсюда и шла чрезмерная поэтизация личности Пушкина, которая, в свою очередь, вела к утверждению культа художника-творца, пекущегося о благе всех людей. Образ поэта-художника предстает воплощением нравственной силы, духовной стойкости, гуманизма.

По собственному опыту Гоголь также знал, что, испытывая на себе влияние гения, люди - читатели будущего - будут все далее идти рука об руку в этом походе к свету и разуму, потому что "Пушкин был знаток и оценщик верный всего великого в человеке".

Гибель Пушкина Гоголь воспринял не только как национальное бедствие, но и как огромную личную утрату. С романтической патетикой восклицает он в письме к М.П. Погодину: "Моя утрата всех больше. Ты скорбишь как русский, как писатель, я..... я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним". Жизнь умерла. Все кончено... Тем не менее Гоголь не останавливается в творческом развитии и создает свои гениальные произведения, в том числе и "Мертвые души".

30 октября 1837 года в письме В.А. Жуковскому Гоголь воскликнул: "О, Пушкин, Пушкин! Какой прекрасный сон мне удалось увидеть в жизни". Если эту фразу сопоставить с изображением Пушкина как идеального поэта и человека будущего, то мы обнаружим весьма многозначительные умолчания о реальной поэтической личности Пушкина. Пушкин - сон, пусть даже "прекрасный". Пушкин - "русский человек будущего", но тогда область настоящего остается целиком во владении истинного поэта реальности, изобличителя ее пошлости, то есть Гоголя. Чем восторженнее Гоголь воспевает Пушкина, чем идеальнее создаваемый им образ гения, тем дальше отделяется этот образ от насущной действительности.

Отношение Гоголя к Пушкину крайне сложно и противоречиво. Во всех своих отзывах он замалчивал реальные идейные и художественно-эстетические расхождения между собой и Пушкиным. Из этих расхождений в дальнейшем выросли две линии развития литературы, которые то боролись, то взаимодействовали, что обусловило бурную динамику литературного процесса в России ХIХ века.

С самого начала своего творческого пути Гоголь считал литературу ни с чем не сравнимой просветительской, нравственной силой. Но ни в одном из его произведений его надежды на могучую нравственно и социально-преобразующую роль художественного слова не воплощались с такой безусловностью, как в поэме "Мертвые души".

Взволнованная мысль о родине привела Гоголя к отказу от первоначального замысла "Мертвых душ" - повествования о "ябеднике" и двух-трех "плутах". Воссозданный художником мир предельно укрупнился, его осмысление углубилось. Гоголь не мог быть равнодушным "летописцем". Он активно противодействует злу. Прежде всего - в своих предчувствиях светлого грядущего. Жажда добра, справедливости, красоты "торопит" его. Так возникает побуждение совместить объективное изображение мира с авторским поиском Прекрасного.

По замыслу автора главная идея поэмы - идея духовного воскресения падшего человека. Ее должен был воплощать в первую очередь главный герой поэмы. "И может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека перед мудростью небес", - предсказывает он грядущее возрождение своего героя в первом томе "Мертвых душ", потому что духовное возрождение - одна из высших способностей, дарованных человеку, и, по Гоголю, этот путь открыт всем. Потому-то герои первого тома "Мертвых душ" обладают не такими уж отвратительными и уродливыми качествами, как может показаться вначале. Богатырские свойства и практичность Собакевича, хозяйственная бережливость Плюшкина, мечтательность и радушие Манилова, молодецкая удаль и энергия Ноздрева - качества сами по себе не плохие и не заслуживают осуждения. Но у Гоголя все это льется через край, доведено до излишества, выступает в извращенной гипертрофированной форме.

И заслуга Гоголя в том, что он хорошо почувствовал и показал, что возможность преобразования человека опирается на реальную почву, но, как опытный художник, он сознавал, что до воспаренного русского человека его мечты еще далеко.

Обратимся теперь к Чичикову. В нем наиболее полно сконцентрировал все свои замыслы писатель. Чичиков - мошенник, вполне определенное лицо, представляющее нарождающийся класс предпринимателей. Характер Чичикова исследуется во всех аспектах. Гоголь заглядывает в душу Чичикову, ловит моменты подлинно человеческих страстей и движений его души. Так, в шестой главе "Мертвых душ" Чичиков возвращается в самом веселом расположении духа: "Всю дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и, наконец, затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: "Вишь ты, как барин поет!".

Чичиков и песня?! Но для песни нужно человеческое сердце, чуткое и доброе. Так значит, в душе приобретателя есть еще место песне. А где нашлось место песне, всегда найдется место и другим человеческим чувствам.

В седьмой главе "странная" песня уступила место необычному искреннему волнению Чичикова о судьбе мужиков: "Когда взглянул он потом на эти листики, на мужиков, которые точно были когда-то мужиками, работали, пьянствовали, извозничали, обманывали баб, а может быть, и просто были хорошими мужиками, то какое-то странное, непонятное ему самому, чувство овладело им".

В пятой главе встреча Чичикова с прекрасной блондинкой позволяет Гоголю высветить истинную ценность жизни. Позже, в восьмой главе, Чичиков познакомится с таинственной незнакомкой и остановится "будто оглушенный ударом". "Странная" песня и прочие лирические волнения Чичикова ничто по сравнению с родившимся возвышенным чувством любви: "Видно, так уж бывает на свете; видно, и Чичиковы на несколько минут в жизни обращаются в поэтов: но слово "поэт" будет уже слишком".

Разве не отражают эти слова Гоголя мечты о подлинно поэтическом начале в сознании противоречивой чичиковской личности? Человек, способный к высшему человеческому чувству любви, может нравственно переродиться и направить свою жизненную энергию на благо человечества.

А энергии и жизненной хватки Чичикову не занимать. Весь свой незаурядный практический ум, железную волю в преодолении препятствий, знание людей, упорство в достижении цели неутомимый Чичиков использует для своего личного обогащения, применяя при этом всевозможные, пусть даже нечистые, средства.

Гоголь буквально тосковал об активном, честном, добром, смелом характере. "Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово "вперед!", кто, зная все силы и свойства и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановением мог бы устремить нас на высокую жизнь?" - восклицает Гоголь в одном из лирических отступлений второго тома.

Вот почему во втором томе "Мертвых душ" Гоголь так ярко предстает перед нами как писатель, одержимый верой в моральное возрождение совершенных форм труда и жизни, воспитание высоких чувств и помыслов. Однако единственным средством утверждения этого становится одно лишь воспевание абстрактного абсолютизированного добра.

Делая попытку создать во втором томе ряд положительных героев, Гоголь был исполнен уверенности, что именно моральное возрождение господствующего класса приведет их во главе с просвещенным монархом к служению общему благу, обеспечит счастье народа и процветание отечества. В связи с этим и появляются надуманные образы "идеальных" людей, таких, как рачительный и умный хозяин Костанжогло, благодетель крестьян, добрейший и высоконравственный откупщик Муразов, одухотворенная и чистая генеральская дочь Улинька Бетрищева и генерал-губернатор, призывающий воров-чиновников заняться нравственным самосовершенствованием.

В свое время В.Г. Белинский предостерегал Гоголя: "...Наша жизнь еще не сложилась и не установилась, чтобы могла дать литературе этот идеал". По мнению великого критика, воплощение этого идеала как нормы - дело будущего, а Гоголь старается забежать вперед и терпит неудачу. Как только из обличителя пороков общества он превращается в проповедника всеобщего примирения, так сразу же присущее ему дарование и мастерство отказывается ему служить.

Главная же заслуга второго тома "Мертвых душ" мне видится в том, что Гоголь дал последующей литературе неисчерпаемые темы, и ведущая тема, завещанная Гоголем, - это тема нравственного перерождения и совершенствования человека. Именно с Гоголя начинается религиозно-нравственный характер русской литературы, ее мессианство. В этом большое значение Гоголя, помимо его значения как художника. Он подтолкнул русских писателей перейти к поиску совершенной жизни и ее идеала.

Мысли Гоголя о личном нравственном совершенствовании сами по себе верны, но в действительности через эту идею он подходил к проповеди социального христианства и в своем религиозно-нравственном фанатизме впадал в невыносимый морализм. Гоголь хотел преобразовать Россию посредством добродетельных генерал-губернаторов и генерал-губернаторш. Сверху донизу сохраняется авторитарный строй. Высшие - добродетельны, низшие - покорны и послушны. Именно так представлена эта идея социального христианства в его книге "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847 г.).

Гоголь хорошо видел и стремился воплотить историческую перспективу преобразования человека, однако это до сих пор по достоинству не оценено. Изменить человека, его душу Гоголь предполагал при помощи слова, но его учительская настойчивость и прямолинейность очень раздражали "соотечественников, которых он любил". "Выбранные места..." вызвали небывало широкий резонанс в русском обществе, никого не оставили равнодушным. "Эта была крайне противоречивая, трудная книга. Автор взял на себя непосильную задачу указать людям выход из "современной путаницы". И сам же запутался в сложном лабиринте политических и нравственных проблем, решение которых оказалось ему явно не под силу".

Гоголь не смог дать образец идеального человека, так как искал лишь христианско-утопический идеал. В этом идеале ярко обнажилась противоречивость гоголевской мечты о человеке будущего. С одной стороны, в своем стремлении идеализировать образ Пушкина он приписывает ему смиренные монашеские черты характера, с другой - в приобретателе Чичикове, наоборот, ищет отголоски светлых созидательных страстей, под влиянием которых тот смог бы переродиться в высоконравственного человека.

Таким образом, Гоголь мыслил человека будущего то по аналогии с гениальной творческой натурой, то как морально-этическое "усовершенствование" буржуазно-предпринимательского типа. Очевидно, что прекрасная творческая натура и предприниматель-моралист (например, типа Эндрю Карнеги или Саввы Морозова) никак не согласуются друг с другом. Между двумя этими тенденциями в гоголевских исканиях идеала сохраняется неустранимое противоречие, которое все еще ищет и ждет своего разрешения. Можно с уверенностью сказать: для России и русской литературы более актуальной проблемы нет и сегодня.

Светлана ГАВРИЛОВА